Выехав на гёдёлльское шоссе, он уже смелее заработал педалями; здесь лишь воробьи, вспархивая с бетона, корили его за ураганную езду, да утренний ветерок, сердясь, расступался, обегал его заносчиво вздернутый нос. За широкой, неплотной полосой тумана вставало солнце, заливая молочно-белым сиянием дорогу, грядки болгар-огородников с салатом и луком по обе стороны от нее и разбросанные там и сям сверкающие полотнища — покатые крыши длинных теплиц.

На окраине Матяшфёльда Балинт соскочил с велосипеда и, сойдя с шоссе, на опушке тополевой рощи улегся прямо на землю. Положив голову на седло велосипеда, он проспал три часа. Гудки машин, все гуще проносившихся по шоссе, разбудили его: глаза удивленно, словно из дальней дали, всматривались в пригородный трамвай, который, дребезжа, спешил в сторону Пешта.

Часам к десяти Балинт был уже дома. Возле фонтана он вдруг резко затормозил и, спрыгнув с велосипеда, долго вглядывался в каменное изображение танцующей нимфы: нимфа была красивей Юлишки. Однако поразмышлять над этим открытием ему не пришлось: от усадьбы по аллее шагала ломовая лошадь, везя фургон с мебелью; возле террасы Балинт увидел и черный «стайер» профессора.

Балинт подоспел домой в тот самый момент, когда профессор, наклонив голову, чтобы не стукнуться о низкую притолоку, входил к ним на кухню. Балинт остановился за его спиной. На кухне, позади матери, стоял еще кто-то, но, войдя с яркого солнца, Балинт никак не мог разглядеть его лица и узнал лишь по характерному покашливанию: это был дядя Йожи. Его Балинт тоже не видел целый год!

— Какая тьма! — проворчал профессор. — Я так и не распорядился, чтобы сюда провели электричество?

— Пока нет, ваша милость!

Профессор ближе подошел к Луизе Кёпе. — А вы-то что так состарились? — спросил он мрачно. — Больны? — Я не больна, ваша милость, — опустив глаза, проговорила она. — Тогда в чем же дело? — Старею.

— Нехорошо! Красивым женщинам стареть не положено. Где ваше семейство? — Он поднял глаза и вперил их в стоявшего за спиной невестки Йожи. — У меня скверная память на лица, — буркнул он. — Мы как будто встречались.

— Это мой деверь.

Профессор смотрел на длинный нос в красных пятнах, на уныло подмигивающие, словно выцветшие, глаза. — Ага! — Он вдруг рассмеялся. — Тот самый, кто приманивает курочек борным спиртом «Диана». Да вы, я вижу, и на этот раз уговорили одну.

Из-за спины профессора Балинт быстро оглядел кухню: на столе лежала на белой оберточной бумаге уже ощипанная сливочно-желтая курица. Профессор шагнул к столу. — Ну, голодать вам, к счастью, не приходится, — сказал он. — Курица, яйца, ветчина, масло, пропасть всякой снеди. Что, и яйца к вам подкатываются на борный спирт?

— Это мне свекровь прислала из деревни, ваша милость, — сказала Луиза. Балинт уловил в голосе матери сдавленные слезы. — Ах, из деревни, тогда конечно! — буркнул профессор. — Ну, а про керосин-то не забыли? Чтоб стулья не натыкались в темноте друг на дружку? — Он не спеша обвел взглядом кухню. — Где мальчонка?

— Фери! — позвала мать. Профессор взглянул на вошедшего из комнаты Фери. — Я не про этого. Младший ваш где?

— Я здесь, ваша милость, — отозвался Балинт из-за спины профессора. Профессор, медленно обернувшись, проговорил: — Ну-ну, подойди поближе! А ты вырос, сынок!

— Вырос, — подтвердил Балинт, оглядывая себя.

Профессор улыбнулся, ему приятен был свежий мальчишеский голос.

— Ну, положим, не слишком!

— Ясно, не слишком, — усмехнулся Балинт. — Бедный человек и расти не спешит.

— Сколько тебе лет? — Пятнадцать стукнуло, — ответил мальчик. — Мы с вами как раз три года назад познакомились, господин профессор.

Профессор опять улыбнулся. — В какой школе учишься?

— Ни в какой не учусь. — Это еще почему? — нахмурясь, спросил профессор. — Деньги зарабатывать должен? Чушь! Лучше куриного бульона есть поменьше, а учиться побольше!

На кухне стало тихо.

— Дело-то в том, изволите знать, — вмешался Йожи, выступая вперед, — что у бедного человека, вот вроде нас, желудок очень уж деликатный и без курятины дня прожить не может. Да стоит мне только взглянуть на эдакое жиденькое, мукой заправленное кислое хлебово, тотчас колики в желудке начинаются.

— Не болтайте пустое! — проворчал профессор, коротко взглянув на него. — Я говорю серьезно.

— Я тоже, — подхватил Йожи, вдруг отвернув в сторону свой длинный нос. — Бедный человек хорошо живет, потому бедным и остается. Вот, сами изволите видеть! — указал он на разлегшуюся на столе курицу и прочую снедь. Профессор опять оглядел стол и, улыбнувшись, сказал: — Ну, чтоб на пользу пошло! На здоровье! Ведь вам лишь бы было, чем желудок набить, другого все равно нет ничего, верно? Но почему? Почему вы голодаете, только когда нужда заставляет? Почему не хотите поголодать ради того, чтоб из нужды выбиться? Почему наших уловок житейских не переймете?! Вот о чем извольте подумать!

— Господин профессор голодал когда-нибудь? — тихо спросил Балинт.

На кухне воцарилась мертвая тишина. — Да помолчишь ли ты, щенок бесстыжий?! — бледнея, крикнула Луиза. Профессор всем огромным телом повернулся к мальчику, смерил его изучающим взглядом.

— Нет, пока не приходилось, сынок.

— То-то и беда, — сказал Балинт, — потому вы и не понимаете…

Мать двинулась к нему с угрожающе поднятой рукой. — Оставьте его, пожалуйста! — сказал профессор. — Чего я не понимаю?