В конце второго дня семинара Андрей прочитал заключительную лекцию. В принципе, можно было улетать, но он решил остаться еще на один день - впереди было короткое бабье лето, а потом слякотная петербургская осень с дождями, мокрым снегом и голыми деревьями. Андрей решил задержаться на денек у моря.

Вечером он пригласил Галину в ресторан. Они поехали в Ялту, на Дарсан, в "Горку". Вечерело, садилось солнце, освещая лежащие внизу город, порт и бесконечный простор моря. Пейзаж был совершенно фантастический в невозможной своей красоте.

Андрей и Галина пили "Белый мускат Красного камня". Обнорский молчал, глядел на закат, стараясь запечатлеть его в памяти навсегда, понимая, что это невозможно.

– Обнорский, - сказала Галина осторожно, - ты не передумал?

– Про что не передумал?
– спросил Обнорский, очнувшись.

– Ты все-таки улетаешь в свой Ленинград?

– В Санкт-Петербург...

– Жаль...

– Мне тоже.

– Ну так останься!
– сказала она.
– Давай останемся здесь еще на недельку... или махнем ко мне в Киев. Там сейчас очень красиво, каштаны на Крещатике стоят рыжие. А, Андрей?

Обнорский взял Галину за руку, сказал:

– Я не могу. Каштаны - это здорово... но не могу. У меня Агентство, лекции в университете. Извини, не могу - работа.

– Я же не предлагаю тебе отдых. Ты в Киеве проведешь еще один семинар. Для большой группы журналистов. То, что ты рассказал ребятам о методике расследования, более чем полезно. У нас практически нет журналистов, специализирующихся именно на расследовании. А в свете последних событий это актуально до предела. Исчезновение Горделадзе...

Обнорский поморщился. Говорить о Горделадзе не хотелось. Хотелось просто смотреть на море и закат, пить это изумительное вино.

– Да, Горделадзе, - с ноткой вызова сказала Галина.
– Я обратила внимание, что тебе не хочется говорить на эту тему. Но ведь ты не знаешь подробностей. Ты не знаешь, что за ним следили последнее время.

– И что - есть факты?

– Да, есть факты...

– Любопытно...

– И это все, что ты можешь сказать? Неужели у тебя нет хотя бы чувства корпоративной солидарности? Неужели тебе не хочется разобраться?

Солнечный диск спрятался, и мгновенно стало темно. Город внизу вспыхнул тысячами окон и фонарей. В море ярко светились огоньки катеров. Обнорский вздохнул и ответил:

– У меня есть чувство корпоративной солидарности... Но видишь ли, для того, чтобы, как ты говоришь, разобраться, мало одного желания. Разбираться нужно командой. Потратить на это массу времени и денег...

– Деньги будут, - сказала Галина быстро.

– Ото! Откуда же они возьмутся? Даст ваша "Виктория"?

– Да, даст наша "Виктория".

– Ого! Ты, видимо, не представляешь себе, о каких деньгах идет речь, сказал Обнорский.
– Для того, чтобы работать на серьезном уровне, необходимо задействовать хотя бы пару моих ребят. Им нужно оплатить билеты, гостиницу, командировочные. Их необходимо оснастить средствами связи, транспортом. Им необходимо иметь в своем распоряжении свободные деньги на оперрасходы.

– Деньги будут, - уверенно сказала Галина. Обнорский посмотрел на нее с интересом. Закурил, потом спросил:

– А кто финансирует вашу "Викторию"?

– Нас финансирует правительство США.

– ЦРУ?
– спросил Обнорский громким шепотом, выкатывая глаза.

Галина нахмурила брови и сказала:

– Глупости. Какое ЦРУ? Какое ЦРУ, Андрей?

– Не обижайся, - ответил Обнорский.
– Мне по большому счету глубоко наплевать, кто финансирует ваш фонд.. Хоть Папа Римский, хоть Березовский, хоть союз геев и лесбиянок... на результаты расследования это никак не повлияет.

– Я могу понимать твои слова, как согласие провести расследование исчезновения Горделадзе?

– Очень быстро бежишь. Притормози.

– Но ты сказал, что...

– Погоди, Галя, - перебил ее Обнорский.
– Мне нужно вернуться в Питер, посмотреть, какие есть материалы по Горделадзе... и только после этого принять решение. О'кей?

– Йес!
– ответила Галина.
– Материалы я тебе подберу и вышлю.

– И давай-ка сегодня больше не будем возвращаться к этой теме, добавил Обнорский.

К этой теме больше не возвращались. Поужинали и вернулись в санаторий. Наутро утомленный любовью Обнорский уехал в Симферополь, оттуда вылетел в Москву, а вечером был в Питере. С собой он привез тоненькую папочку с надписью "Горделадзе". Никакие предчувствия его по-прежнему не беспокоили.