Где-то в середине июля все поехали в Москву на концерт «Santana». Прошло десять лет, и они вместе с «Doobie Brothers», Джеймсом Тэйлором и Бонни Райт наконец оказались в России. Пожалуй, это было первая акция такого рода, когда пожаловали группы такого ранга, и концерт был в реальных условиях и с адекватным звуком. Единственным удручающим фактором было наличие несметного числа милиции, и внутренних войск, а также специального контингента войск, переодетого в спортивные костюмы. Вероятно, помятуя о событиях десятилетней давности, власти полагали, что концерт этой мистической «Santana» непременнно выльется в народное восстание. Концерт же был просто фантатическим, и его даже не смогли испортить участинки с русской стороны и обилие «спортсменов». «Santana» играла и «Black Magic Woman», и «Samba PaT», и конечно же самым главным был звук и ощущение все того же мистического Вудстока, который преследует меня по сей день. Время изменилось, но каждый раз, оказываясь в такой ситуации, меня не покидает ощущение того, что это происходит не в реальности. Я пытался представить, что было бы, если бы такой концерт удался бы в том семьдесят восьмом году на Дворцовой площади. Может быть пробка могла быть выбита ещё тогда.

По-моему, именно в это время Дюша решился на свой собственный проект, который впоследствии получил название «Трилистник», в который он пригласил обоих скрипачей, Майкла Кордюкова и аккордеониста Сережу Щуракова. В конце лета приехал совершенно отъехавший Боб. После полугода жизни в Америке и Англии понять, что у него на уме, было невозможно. Он тусовался с Фрэнком Заппой, пару дней гостил у Джорджа Харрисона во Фрайер парке вместе с Джефом Линном и Томом Петти, которые вместе с Бобом Диланом и Роем Орбисоном только что закончили запись альбома «Traveling Wilburys» в студии Дэйва Стюарта. Мы теперь были ему не ровня. Шел какой-то идиотский разговор о том, что у CBS нет денег на оплату проезда всей группы, то ещё что-то, поэтому в записи сольного альбома будет принимать участие только Саша Титов. Эти версии все время варьировались, и понять все это было невозможно. Это была какая-то ерунда, поскольку в это время каждый из нас мог сам купить себе билет, тем более если этого требовало дело. Я не понимаю, почему Боб не мог сказать нам открытым текстом, что не хочет с нами играть. С Бобом приехали заморские киношники и продолжили съемку фильма про него, в который почему-то всё-таки вошли эпизоды и про жизнь каждого из нас. В один из съемочных дней мы поехали в Комарово к Славкиной подруге Ирине. Она была внучкой академика Линника, у неё был огромный дом, и прямо на даче была обсерватория с телескопом. Летом мы часто тусовались у неё. По замыслу режиссера Майкла Эптеда, мы поехали с инструментами и должны были сыграть небольшой концерт на полянке возле дома. Был зафрахтован автобус, и мы отправились туда со всеми друзьями. Целый день мы купались, готовили еду, ели-пили и валяли дурака. В общем все что угодно, только не играли. Я видел, что Майкл Эптед нервничает и ждет, когда же всё-таки эта группа заиграет? Но все зависело только от Боба и его прихоти. Когда же группа всё-таки заиграла, опять началась какая-то ерунда. Боб запел Вертинского, потом какую-то цыганщину. Наверное можно было и это, только непонятно зачем ему надо было выделываться перед нами? Мы все это уже сто раз слышали. А для такого рода откровений ситуация была совсем не подходящая. В общем было очевидно, что группы уже нет. И ситуация была совершенно надуманная. Я не могу себе представить, что в это время мы вот так могли бы поехать куда-нибудь все вместе, сесть на полянке с инструментами и начать играть. Примерно такая же ерунда была со всеми нами, когда очередь дошла до нас, киношники приходили домой и снимали нас в быту. Мы все тоже выделывались, как могли. Я ездил на велосипеде по самым живописным местам этого города. Я и на самом деле часто езжу этим маршрутом, но когда ты делаешь это для камеры, чувствуешь себя дураком. Моя словоохотливая матушка рассказала какую-то семейную историю, по слепоте, она не видела, где стоит камера и потому у неё получилось очень натурально. По счастью, мне удалось уговорить брата Алексея куда-нибудь исчезнуть.

После всего этого я решил самостоятельно поехать в Америку, и Марина Олби сделала мне приглашение. Всё дело было только во времени, когда это удобно сделать. Боб снова уехал в Лос-Анжелес доканчивать альбом на студии у Дэйва Стюарта. Чуть позже к нему поехал Сашка Титов. Мы все ждали, чем кончится эта эпопея, и всем было интересно послушать этот опус. Осенью они вернулись, и шёл разговор о том, что в ноябре приедет Дэйв Стюарт, и мы будем играть совместные концерты. Предполагалось, что мы будем играть произведения из их нового альбома. Боб приехал настоящей звездой. Он привез запись альбома, который ещё не вышел или уже вышел, я не помню. Нам было поставлено условие разучить все партии, и кто не будет готов, то не будет допущен к концерту. На моё «счастье» в альбоме не была использована виолончель, а то меня бы точно не допустили, правда там не было и всего остального, а все игралось на электронных инструментах. Получалось, что нам надо было на слух снимать гармонию песен и делать свою аранжировку, очень приблизительно соответствующую тому, чего он понаписал. А точнее не он, а те люди, которые играли на записи и сами разрабатывали свои партии, а все остальное сделал аранжировщик Майкл Камен. Я пытался было убедить Боба в том, что может быть он с нами порепетировал бы, может быть его от этого не убудет, но он был непреклонен. Когда стали известны точные даты концертов, я забронировал билет в Америку. Я твердо решил, что эти концерты для меня будут последними. Что-то произошло, а точнее что-то ушло. Это был Боб. Он ушел из нашей группы и выбрал сольную карьеру.

За три дня до концертов приехал Дэйв Стюарт, с женой Шевон, матерью, барабанщиком из «Eurythmics» Олле Ромо, певицей Марсией Хейнс и Рэем Купером. Тем самым Рэем Купером, который восхитил меня своей игрой с Элтоном Джоном. А также с ними был юный мулат, имени которого я не запомнил, которого Дэйв Стюарт взял на перевоспитание. По этому случаю был зафрахтован большой зал Театра Народного Творчества со специально арендованным комплектом аппаратуры. Мы приступили к репетициям. Дэйв Стюарт оказался менее категоричен и не настаивал на том, чтобы мы точно следовали аранжировке, лишь бы катило. И на репетициях вполне катило, правда Ваня Воропаев всё время был обкурен до стеклянного состояния, и от него нельзя было добиться ни одной членораздельной ноты. Он все время играл свои польки.

В день концерта в СКК мы пошли на Петропавловскую крепость снимать, как я купаюсь в проруби. Сейчас я об этом жалею, но тогда все охотно демонстрировали киношникам свои любимые занятия. И в этом был некоторый элемент шоу, что в принципе претит моей природе. На концерт пришёл мой брат Андрей с Татьяной и дочерью Олей, Вася же был ещё маленьким. Мне всегда было очень важно мнение Андрея относительно того, что я делаю, но он всегда воздерживался и уходил от каких-либо оценок. Во время концерта я впал в отстранённое состояние. Впервые для нас был арендован специальный свет, какого мы раньше никогда не видели. Была очень эффектная картинка, которая до кучи создавала иллюзию праздника. Я сидел на сцене, смотрел в зал, смотрел в лица людей, которые были очень близко. Смотрел на толпу, которую мотало из стороны в сторону. Смотрел на безучастные трибуны, которые ждали, когда же что-нибудь произойдёт, и у меня было странное ощущение того, что на этом празднике я лишний. После концерта все поехали в гостиницу «Пулковская». Мы сидели в темном банкетном зале, но банкета не было. Все немного устали, и хотелось немного расслабиться. Кого-то послали за водкой, чуть ли не в такси. К этому времени все давно привыкли, что я уже несколько лет не пью, но Дюшина жена, Галя, подлила водки в мой стакан с пепси-колой. Я глотнул и тут же выплюнул прямо на пол. Шутка удалась – она была счастлива. На следующий день я улетал в Нью-Йорк. В этот раз я не делал никаких заявлений. Я не уходил из группы – группы не было, она была мертва.

Я летел через Ирландию, где должен был делал пересадку. В аэропорту «Шэннон» все пассажиры вышли, но, когда стали грузиться на самолет ирландской компании, вдруг выяснилось, что в нём не хватает мест и двенадцать человек должны на сутки остаться в Ирландии. Конечно же я попал в это число. Представитель «Аэрофлота» сказал, что это вина ирландской авиакомпании и тут же слил. Я остался в компании своих соотечественников, из которых никто не говорил по-английски. Все вцепились в меня, как в спасательный круг. Нас отвезли в гостиницу ближайшего городка Лимерик, и я должен был всех поселить и накормить. Оказавшись неожиданно на ирландской земле, я расценил это как подарок и пошел бродить по городу. Мои соотечественники боялись потеряться на Ирландщине и остались в отеле. Это был день рождения Боба, и я пытался позвонить ему с ирландской земли. Я звонил к Ирке в Комарово, где они должны были собраться, но Боба там почему-то не оказалось. Когда же на следующий день я прилетел в Нью-Йорк, где меня должен был встречать Ваня Бахурин, я с удивлением увидел его в компании Курёхина.

Марина оставалась в России и дала мне ключи от своей квартиры. Сама же она должна была прилететь через неделю. Но оказалось, что Курёхин уже живет у неё в квартире. Я очень люблю одиночество и предполагал самостоятельно начать изучать незнакомый мне мир. Но не тут-то было, мы сразу поехали к друзьям, где я сразу наткнулся на Катю Заленскую. Я надеялся её разыскать, но у меня не было её телефона. Курёхин уже месяца два был в Америке, один из которых он провел у Джоанны в Беверли Хиллз. Он был её персональным гостем и оказался её персональным пленником. Как известно, в Беверли Хиллз без автомобиля делать нечего, там даже нет тротуаров. И когда Джоанна уезжала по своим делам, он вынужден был сидеть дома и смотреть телевизор. Через некоторое время от такого гостеприимства он полез на стенку и, воспользовавшись первой же оказией, убежал в Нью-Йорк. Тут подоспел я, и мы вместе пустились исследовать пространство. Когда я уезжал, у меня было много телефонов интересных людей. Артем Троицкий дал мне телефон виолончелиста Тома Коры, но в тот момент меня совершенно не интересовала музыка и тем более виолончель, и я ничего не хотел слушать. Трудно было бы себе представить более неподходящее сочетание, чем Курёхин и я. Мы были знакомы сто лет, но никогда не общались вдвоём. Но, оказавшись в такой ситуации, мы вдруг обнаружили, что у нас очень много общего. Мы бесцельно болтались по городу, ходили в гости, и Курёхин оказался для этого идеальной компаний. На второй день моего пребывания в Нью-Йорке мы таки забрели в «Village Vanguard» на концерт «Сан Ра». Меня рубил джет-лэг, и почти весь концерт я клевал носом, борясь со сном. Но я был восхищен самим местом, это был просто небольшой подвал, в котором не было даже гардероба, а на сцене с трудом помещался рояль и барабаны. И это была Мекка джаза, где испокон веку играли все монстры. Наконец приехала Марина. По дороге она простудилась и была совершенно больна, и нам с Курёхиным пришлось целую неделю за ней ухаживать. Потом он уехал во Флориду, и я оказался предоставлен самому себе. Ещё с того времени в Монреале, когда Рене подарил мне велосипед, я постиг истину, что, оказываясь в новом городе, нужно непременно раздобыть велосипед. И я, одолжив таковой у своей старинной знакомой Клер Шипман, помчал по улицам Нью-Йорка. Велосипед для меня всегда был не просто способом передвижения, но ещё и способом уединения, что для меня постепенно стало способом существования. Иногда мне просто достаточно двигаться, чтобы приводить в порядок свои мысли, которые часто находятся в полном разброде. Находясь в движении в потоке машин, я начинаю чувствовать пульс города. В этот момент я не ощущаю себя туристом и иностранцем, я какое-то время живу в этом ритме. Валера Сорокин дал мне свой фотоаппарат, и впервые за долгие годы со времени Армии я почувствовал вкус к фотографии. Я не мог насытиться и без особого разбора фотографировал все подряд. Мы часто виделись с Ваней, который уже давно скитался по Америке, и был своего рода экспертом. В годовщину смерти Джона Леннона, мы с Ваней пошли в Центральный парк. Прямо напротив Дакота хауз, где он жил, и где Йоко Оно разбила крошечный скверик «Strawberry Fields». Был морозный, но ясный декабрьский день, и я предполагал увидеть толпу. Но я был удивлен, когда увидел человек тридцать тусовщиков. Это было похоже на Васинский праздник, только никто не пил. Тинэйждеры сидели вокруг украшенного цветами мозаичного круга с надписью «Imagine», символической могилы Джона, и играли на гитарах. Хотелось остаться и побыть подольше, но мы замерзли и вскоре ушли. Как-то я приехал туда на велосипеде в другой день и сел на скамейке поодаль. Люди идут по этой аллее, наступая прямо на это слово. Наверное многие даже и не знают, что оно может значить. Может быть об этом знают и помнят только в России.

Потом мы с Ваней поехали в Нью Хэйвен навестить наших друзей Андрею и Джима. Им было очень приятно после стольких лет дружбы пригласить нас в гости. И когда мы от них уезжали, Андрэя с Ваней решили подарить мне фотоаппарат. Через две недели приехал Курёхин из Майами, и оказывается за это время я успел по нему соскучиться. Он возвращался на Родину раньше меня, и перед его отъездом мы ещё несколько дней проболтались вместе, улаживая кое-какие дела, которые он отложил на последние дни. Мы встретились с Биллом Ласвеллом и они, несмотря на то что Курёхин почти не говорил по-английски, прекрасно поняли друг друга и мгновенно сговорились о совместном концерте в Японии. Наш дружок Коля Решетняк показал нам лучшие пластиночные магазины, и мы часами копались в старых пластинках на St. Mark's Place. Сам же Коля подвизался в ЦРУ-шной конторе, которая занималась распространением литературы на русском языке. Туда можно было прийти и набрать кучу книжек, например полные собрания сочинений Аксенова и Солженицына. Грех было не взять, когда дают. В это же время в Нью-Йорке оказался Алик Кан, но мы успели увидеться всего один раз на вечеринке, которую устроил Дэн Гроссман по случаю приезда такого числа друзей из России.