Один мой новый знакомый Дэвид Ширли пригласил меня сходить с ним в клуб «Knitting Factory», в котором выступал оркестр Питера Гордона. Место оказалось ещё меньше, чем «Village Vanguard», а музыканты оркестра в количестве пятнадцати человек буквально сидели друг у друга на шее. Мы же сидели за столиком прямо перед сценой, и я совершенно ошалел от звука живого оркестра. Я пытался сопоставить это с тем опытом, который я имел, но это было ни с чем не сопоставимо. Я вдруг вспомнил о том, что вся моя жизнь прошла около музыки, и я всегда тяготел к такого рода музицированию. Мне вдруг захотелось позвонить Тому Коре. Но у меня уже был обратный билет, и я не успевал с ним встретиться. Но, почти накануне отъезда, мы с Мариной пошли на вечеринку, и первый человек, которого я встретил, был Питер Гордон. Мы разговорились за жизнь и о том, что вот было бы здорово как-нибудь приехать в Россию. Я стал фантазировать, как это можно было бы сделать, и где такой оркестр мог бы сыграть, но ничего путного не придумал.

На Рождество мы с Мариной поехали к её отцу в Бёрлингтон, это в штате Вермонт, и навестили её мать, которая была очень больна и находилась в доме престарелых. Я вспомнил о том, что оставил свою мать на попечение Андрея. Он работал водителем автобуса и ему было непросто после работы ездить к матери. Я счел, что не могу оставаться в Америке более месяца, и, встретив Новый восемьдесят девятый год, поспешил домой. Когда я ехал в Америку, то мама просила меня узнать о судьбе иконы Иверской Божьей Матери, о которой ходят легенды, что она мироточивая. Катя Заленская дала мне телефон некоего Николая Черткова, который мог бы мне в этом помочь. Он охотно согласился и, прямо первого января, предложил мне поехать в русский монастырь в Джорданвилль. Это километрах в четырехстах от Нью-Йорка. Я очень люблю путешествовать, и я тоже охотно согласился. Всю дорогу он рассказывал мне о судьбах русской аристократии в Америке. Николая в монастыре все знали, и коль скоро мы поспели к обеду, нас повели прямо в трапезную. Я чувствовал себя крайне неловко. Это был переход границы. Одно дело, когда ты приходишь в храм один. Совсем другое дело, когда тебя с кем-то спутали, почему-то кому-то представляют, но при этом ты ни к чему не имеешь никакого отношения. Но при этом, каждый раз оказываясь в подобном месте, я не могу отделаться от ощущения, что попадаю в родное место, но что пока ещё моё время не пришло и мне следует удалиться, не нарушая покой этого места. Мне надавали кучу православной литературы. Но самое главное, что я не только выполнил поручение матери – сама икона находится в Канаде, но мне дали огромное изображение этой иконы на картоне и пузырек с ватой, пропитанной миром, которое это икона действительно источает. Это было больше, чем я рассчитывал. А по дороге домой мы с Николаем заехали в русское поселение в городке Наяк, где он живет, чтобы я захватил передачу для его родственников. У меня уже было столько вещей, что я не знал, как я все это довезу до дома. Меня и так задарили подарками. К тому же я накупил кучу пластинок, и напоследок Коля Решетняк сунул мне литровую бутылку соевого соуса. Когда мы приехали в аэропорт, я уронил рюкзак и соевый соус залил все мои вещи, у меня не было другого выбора, как при всём честном народе перетряхивать содержимое рюкзака, что оказалось бесполезно. Я сунул вещи в полиэтиленовый мешок, а рюкзак пришлось выбросить. Хорошенькое начало путешествия. Когда мы приземлились в Нью-Фаундленде, зайдя в туалет, я наткнулся на Иосифа Кобзона и очень развеселился. Я летел через Москву, где меня встречал Иван с Юрой Дышленко, для которого мне в последний момент передали огромный телевизор. Хотя уже вовсю шла перестройка, на таможне у меня отобрали все книги Солженицына и Аксенова.

По преизде я понес прередачу родственникам Николая Черткова и познакомился с Машей Стеблин-Каменской. Время от времени она стала заходить ко мне в гости. Моя матушка прекрасно справилась во время моего отсутствия. Буквально на следующий день после моего возвращения ко мне пришёл Курёхин и я сразу пожалел о том, что не остался ещё недели на две-три, и мы стали звонить Маринке в Нью-Йорк. Почему-то время, проведенное в Нью-Йорке, нас очень сблизило, и мы с ним стали видеться каждый день. Была зима, было темно и холодно. Но мы ходили гулять по городу, а потом шли ко мне пить чай. Мы рассуждали о том, что вот было бы здорово, если бы в Ленинграде был такой клуб, как «Knitting Factory», но понимали, что это нереально. Так прошла зима. Я ничего не делал и только два раза в неделю ходил играть в теннис.

Весной мне позвонил Володя Пинес и сказал мне, что один его знакомый из Вильнюса привез какую-то английскую группу и не знает, что с ней делать. Я тоже не знал, но поехал во Дворец Молодежи. Там я встретился с Марюсом Кяршисом из литовского лэйбла «Зона», который метался по Дворцу в поисках кого-нибудь, кто за что-нибудь отвечал бы. Он познакомил меня с группой «World Domination Enterprises», и поскольку был полный хаос с организацией, попросил меня с ними поболтаться. Первый вопрос, который мне задали музыканты, где можно достать травы? Я никогда этим не промышлял и уже несколько лет не имел с ней близкого общения. Но конечно же эту проблему было несложно решить. Когда она была решена, я позвонил Курёхину, и мы пошли с ними болтаться, а вечером зашли к Александре с Андреем, где и скоротали вечерок. Вечером приехал Марюс, который был очень благодарен тому, что музыканты очень довольны проведенным днем. На следующий день был концерт в Большом зале Дворца Молодежи. Народу не было вообще никого, а разогревали их «Мифы». Я в общем ничего не имею против «Мифов». Я их знал сто лет, но это была абсолютная стилистическая несовместимость. Я же был в полном восторге от выступления «World Domination Enterprises». Это был стопроцентный английский панк-рок, и для меня это почему-то оказалось глотком свежего воздуха. Они привезли с собой стоваттные усилители, а у гитариста вместо порожка к корпусу гитары была привинчена дверная ручка. При этом он возил её без чехла, хотя у нас только-только наступала весна и было достаточно холодно. Но в зале не было ни одного панка, и получалось что я, далеко не панк, был единственным человеком, который мог по достоинству оценить это. Я не понимал, как это могло быть. Могу себе представить, если бы во времена моей юности в город приехала бы настоящая английская группа. Я проводил их на вокзал, и мы расстались друзьями. Через месяц мне позвонил Марюс и попросил встретить американскую группу «Sonic Youth». Я никогда о ней ничего не слышал, но с готовностью согласился. Я позвонил Алику Кану, и мы вместе поехали в гостиницу «Советская». Их была целая орава, они приехали со своими женами и детьми. Мы забрали их и поскольку пойти было совершенно некуда, просто погуляли по городу. С ними приехал Витус Кубилюс из той же «Зоны», а организация концерта была примерно такой же. Я так и не знаю, кто были эти люди, с которыми имели дело эти ребята из «Зоны». На следующее утро меня попросили съездить с ними в Дом Кино, куда должно было приехать телевидение, чтобы снять с ними интервью. Мы прождали часа четыре, сидя в ресторане. В это время дня там можно было заказать только столичный салат, да бутерброды с колбасой, а половина гостей, как и я, были вегетарианцами. Я чувствовал себя крайне неловко, поскольку исчерпав за это время все возможные темы разговоров, вынужден был оправдываться за всех русских. Они не знали, что я не имею никакого отношения к организации их тура, но мне трудно было доказать обратное. На следующий день был концерт в том же Дворце Молодежи, и хотя народу в этот раз было человек двести, всё равно для такого зала это было мало. Гитаристы Тёрстон Мур и Ли Ренальдо привезли с собой по десять гитар, которые они меняли чуть ли не на каждой песне. Вся суть этого была в том, что эти гитары имели разный звук и были по-разному настроены. Но мощности аппарата было явно недостаточно. Они были очень недовольны, а Ким Гордон после концерта просто плакала. Но на меня концерт произвел ошеломляющее действие. Хоть мощности действительно не хватало, звучание группы было совершенно атомным. Звук был такой плотности, и они создавали такое напряжение, что меня просто вдавило в кресло, и эти люди могли им управлять и знали, что делают. На следующий день я звонил всем своим знакомым и зазывал их на концерт, но приехав во Дворец, с досадой убедился, что концерт отменён. Мы с Аликом поехали в гостиницу узнать в чем дело. Оказалось, что они настолько обломались, что не захотели играть на таком звуке. Вечером они уезжали в Москву и все сидели в одном номере, куда им разрешили сложить все вещи. Мы обменялись телефонами и проводили их на поезд.

Недели через две ранним вечером на Пасху я шёл по Колокольной улице. Было абсолютно светло, как вдруг на меня налетела группа подростков, сбили меня с ног и стали бить. По счастью кто-то из прохожих за меня вступился, и, схватив мою сумку, они разбежались. Слава Богу, я не получил сильных побоев, а только вывалялся в грязи. Это был разбой среди бела дня. Когда я отряхнулся, из-за угла выехала милицейская машина. Я в неё сел и мы, объехав квартал, поехали по улице Марата навстречу тому направлению, куда они убежали. Они не ожидали опасности с этой стороны и спокойно шли по Стремянной улице. И когда мы подъехали ближе, менты выпрыгнули из машины и тут же схватили троих их них. Весь вечер я просидел в отделении у Московского вокзала, пока их всех туда не привезли. Их оказалось восемь человек. Но ни у кого из них не было моей сумки. Когда же всё-таки к ночи привезли их главаря с моей сумкой, меня попросили составить описание содержимого сумки, которую нашли у него дома. Там оказалось все, кроме пленки, на которую я фотографировал «Sonic Youth». И её уже было не найти. Я получил колоссальный стресс и какое-то время шарахался, когда видел компанию молодых людей.

Я не знал, чем заняться, и мой тренер по теннису, Ирина Варфоломеева, предложила мне работу на теннисном корте. За год до этого на эту должность я порекомендовал Родиона. Но коль скоро он не играл в теннис, ему эта работа была не интересна. Итак я устроился водолеем на теннисный корт. Он принадлежал спортивной базе Академии Наук, которая распологалась на Каменном острове в отдельной усадьбе. В своё время Сталин дал эту усадьбу какому-то академику, а потом по запарке его застрелил, навереное после этого дача досталась Академии. Корт был в средней степени запущенности. И с начала апреля я начал приводить в порядок вверенное мне хозяйство. Работа эта не очень простая, чем-то напоминает работу садовника, то есть она не очень тяжелая, но нужно постоянно работать. За кортом надо ухаживать – просеивать и подсыпать песок, сметать крупную крошку, укатывать ручным катком, рисовать краской линии и вечером заливать водой. При этом работа зависит от погоды и интенсивности эксплуатации корта. Когда же я подготовил корт к началу сезона, меня больше всего интересовало, в каком режиме я сам смогу играть в теннис? Я проводил там несколько часов в день, все время что-то поделывая, а иногда просто играя у стенки. У меня не было постоянных партнеров и я ждал, когда появится кто-нибудь, с кем я мог бы покидаться. Время на корте было распределено по учреждениям Академии Наук. Своих часов, когда бы я мог располагать кортом, у меня не было, и мне приходилось ждать окон, когда кто-то не придет. Рассчитывая провести там все лето, я стал потихоньку обзаводиться своим хозяйством. Я расчистил себе уголок за пределами площадки, поставил скамейку и протянул сетевой удлинитель из здания. Таким образом я мог всегда согреть чайник. А когда у тебя стоит чайник, всегда найдется кто-то, кто зайдет на чашечку чая. Прямо за оградой нашей усадьбы находились корты «Ленфильма». Это был другой уровень бытия. Там была чисто спортивная тусовка, и ребята, которые уже несколько лет работали на кортах, содержали их в идеальном состоянии. Мы познакомились, мне было чему у них поучиться, и я всегда мог попросить каток или что-нибудь ещё, но всё равно я был соседом и немного другим, и теплой дружбы у нас не сложилось. У нас был сторож, дядя Миша, бывший теннисист, который тихо пил, и выходил играть в теннис в шлепанцах и то, только когда сильно выпьет. Он меня немного опекал, но всё равно не чувствовал во мне своего и бурчал. С ним трудно было о чём-нибудь договориться. У меня было несколько знакомых из теннисной тусовки. Иногда приезжала Ирина, а чуть позже я познакомился с её подругой Светой Рюминой, которая вела там группу. Они обе замечательно играли в теннис, и в свое время Светка была чемпионкой города, а Ирина второй ракеткой. При этом у них обеих был дар тренера. Занимаясь несколько лет под руководством Ирины, я был благодарен всему тому, чему она меня научила. И когда я тусовался на корте, Светка стала привлекать меня в качестве спарринг-партнера с её учениками. Коль скоро я там находился почти целый день, то постепенно перезнакомился почти со всеми, кто приходил туда играть. Мне было очень интересно, это был совершенно другой мир, с которым мне не приходилось пересекаться. Иногда ко мне забредали дружки, приезжал Курёхин, Алик Кан, Витька Сологуб и Джоанна с Юриком Каспаряном. И через некоторое время многие мои друзья знали, что я работаю на Каменном острове, и все любопытствовали, чем я там занимаюсь.

В мае приехала Найоми Маркус, которая сожалела о том, что я не доехал до неё, когда был в Америке, и стала меня активно приглашать приехать снова, на сей раз на Западное побережье, в Сан-Франциско. У меня уже не было денег, тем более, что летом я собирался на две недели поехать в Берлин. Но она сделала мне приглашение, и коль скоро в Америку меня тянуло, я стал искать способ снова туда поехать.

В начале лета приехал Генри Кайзер, гитарист, вместе с которым Курёхин записал альбом «Popular Science», и пианист Грег Гудман. Первый концерт был в кафе ДК Пищевиков, куда переехал джазовый клуб «Квадрат», и Кайзер играл один, поскольку там не было пианино. Народу почти не было. А второй концерт был во Дворце Молодежи, в котором принимал участие и сам Курёхин, и Саша Ляпин. Концерт был по всем параметрам замечательный, но слишком камерный для гигантского зала. Дворец Молодежи был вполне привычным местом, но уж больно громоздким и чуждым. Я представил себе, каким бы мог быть такой концерт в «Knitting Factory». После концерта мы поехали ко мне пить чай. И коль скоро у меня стала сростаться поездка в Сан-Франциско, мы договорились осенью встретиться.

Со своими старыми дружками мы почти не виделись. Боб с Титовичем отправились в длительное турне по Америке продавать только что вышедший альбом. Их группа состояла из американцев, среди которых был перкуссионист, который играл с «Talking Heads». Эта тема меня совершенно не интересовала. Хотя может быть из любопытства я послушал бы такой оркестр.

Я с удивлением узнал, что оказывается для въезда в Западный Берлин, русскому гражданину не требуется въездная виза, только заграничный паспорт. И я решил на десять дней съездить в гости к старой знакомой Ангелике Шталь. В это время она ожидала ребёнка. Она меня давно приглашала и после рождения ребёнка остановиться у неё было бы крайне неудобно. Я сговорился с дядей Мишей, что он пополивает корты во время моего отсутствия, и отправился в очередное путешествие на поезде. По приезде конечно же первым делом я нашёл велосипед и пустился колесить по городу. Это было приятное время, когда я вдруг смог поехать в гости к друзьям, которые часто бывали у меня дома, и я знал, что не смогу нанести им ответный визит. И когда это оказалось возможным, я совершенно искренне радовался тому, сколько у меня друзей, с которыми меня связывает многолетняя дружба. В этот раз меня уже пристально интересовали музыкальные клубы. Ходить туда каждый вечер я себе позволить не мог, но один раз мы с Бернардом Друбой пошли в клуб «Kvasimodo» на концерт Карен Мантлер. Помимо того, что Карен Мантлер, дочь Майкла Мантлера и Карлы Блэй, вдобавок ко всему в её группе пел сын Чарльза Мингуса. Она оказалась замечательна сама по себе, и единственно о чём я жалею, что не смог на этом концерте купить её пластинку. Оказываясь в клубах, я уже чувствовал, что попадаю в свою стихию.