«Всё это никому не нужно, — думала Нина. — Ни оркестры, ни нарядные лошади, ни цветы… Всё это выдумки Коверзнева… Но не будь его — куда бы я делась?»

Она благодарно сжала его руку, торопливо зашагала за катафалком.

«Всё это ни к чему… Никто не может вернуть отца моему сиротке… И никто не может заменить его… Если бы ты был милосердным, — обратилась она к богу, — ты не сделал бы этого… Ты жестокий и мстительный, и нет моих сил умолять тебя…»

Священник в ниспадающей тяжёлыми складками ризе раскачивал кадило, и голос его словно дразнил Нину:

— В землю изыдеши…

Потом снова играл оркестр. Толпа росла, расплывалась по улице, встречные спрашивали: «Кого хоронят?»

«Одно любопытство, — думала она, — и никому нет заботы, что он умер… Кто искренне сожалеет, что он умер?» Она покосилась на Коверзнева и, увидев его землистое лицо, снова сжала его руку. «А Никиту оставили, — впервые вспомнила она о друге своего мужа и ужаснулась. — Оставили, оставили… Забыли о нём, не взяли в Петербург, бросили одного в чужом городе…»

— Осторожно, Ниночка, здесь ступенька книзу, — услыхала она заботливый голос Валерьяна Павловича. Опёрлась о его руку. «Сегодня же выписать его… И пусть Коверзнев возьмёт его в чемпионат и заботится о нём».

Она словно пришла в себя, когда услыхала голос священника:

— Во блаженном успении живот и вечный покой подаждь, господи, усопшему рабу твоему Ефиму…

Они стояли перед могилой, земля осыпалась под ногами, ложилась на пожухлую траву. Сквозь зелёные ветви Нина увидела массивную плиту чёрного мрамора и такой же крест, прочитала: «Тургенев». «Как просто, — подумала она. — Надо сказать Коверзневу, чтобы сделал всё так же просто… Никаких ангелов и башенок… И одно имя: Верзилин…»

— Ниночка, — снова услыхала она голос Коверзнева и не могла понять, чего от неё хотят. Потом догадалась, стала на колени, но долго не могла откинуть креповую вуаль. Наконец оборвала её и прикоснулась губами к любимому лицу. Вставая, подумала равнодушно: «Наверное, надо было снять перчатки».

Коверзнев стряхнул с её колен сор, она посмотрела на него непонимающим взглядом.

С трудом дослушала речи незнакомых людей.

Позже, уже дома, слыша через дверь голос Левана и звон вилок, уткнулась в подушку. Но слёз не было. Каждую минуту заглядывал Коверзнев, склонялся над ней, гладил по волосам. Она говорила спокойным голосом:

— Уйди к гостям.

Он нерешительно глядел на неё в темноте, мялся.

— Иди.

«Боится, что наложу на себя руки… Надо сказать ему, что я этого никогда не сделаю, потому что жду сына…»

Она скользнула рукой по талии, выдернула из–под юбки кофточку, провела ладонью по сухому горячему животу… Он был по–прежнему худым, но она знала, что там уже теплится крошечная жизнь. По утрам у неё болели груди, они разбухли, соски их потемнели.

«Ради тебя я буду жить, маленький мой, и сделаю тебя честным, справедливым, как завещал твой отец… Ты будешь большим и сильным, как он, и все будут любить тебя, и я буду гордиться тобой…»

«Ефим! Зачем ты сделал так, Ефим?.. Вернись!.. Что тебе делать в каком–то Липецке?.. Ты так любил Петербург! Вернись! Сейчас наступает самая хорошая пора — золотая осень, ты будешь показывать мне город… Как же я одна? Я же ничего не знаю…» — разговаривала она с мужем, как с живым, но вдруг с дикой силой почувствовала, поняла, что Ефима нет, что он никогда не вернётся…

Открылась дверь, в щёлку осторожно проскользнул Коверзнев. Нина бросилась к нему, обхватила его шею руками и забилась в рыданиях…

— Коверзнев! Коверзнев! У меня же будет ребёнок!..

— Я знаю… Мы его станем растить… — заговорил он бессвязно, стараясь её успокоить. — Он будет похож на Ефима… Купим много игрушек… Книжек… Он будет кататься на мне… Я буду добывать для него много денег…

Она постаралась успокоиться, прикусила губу. «Нельзя, чтобы слышали гости… Скорее бы они кончали… Какой отвратительный обычай — пировать в день похорон…»

Слыша беспечный голос Левана, нахальный — Татаурова, звон ножей, хлопанье пробок, она чувствовала, как в ней поднимается ненависть к собравшимся. В приоткрытую дверь доносился запах жирной пищи и острой приправы, и вдруг Нина почувствовала, что её сейчас стошнит. Она вытолкала Коверзнева из комнаты, замкнула за ним дверь на ключ, и её вырвало прямо на покрывало.

Напуганный Коверзнев робко постучался.

— Сейчас, — сказала она, торопливо срывая с кровати покрывало, свёртывая его, засовывая в дальний угол за чемодан.

— Ниночка! — требовал он настойчивее.

— Сейчас, сейчас, — металась она по комнате, распахивая форточку, чтобы уничтожить запах, вытирая губы и руки духами.

А Коверзнев уже рвал на себя дверь. Когда Нина открыла её, он подозрительно оглядел комнату, задержал взгляд на потолке.

«Ищет крюк, — объяснила она себе равнодушно. — Думает, что я повешусь». И вдруг страшная мысль, что она может убить себя и таким образом погубить ребёнка, пришла ей в голову.

— Коверзнев, не оставляй меня одну, — взмолилась она.