Люди, возникавшие передо мной, пытавшиеся в чем-то убеждать, казались мне порождением реки грязи, которая текла за стенами дома. Я даже не старалась вслушиваться в их слова. Главное было — не дать им заметить, какое отвращение вызывала во мне идущая от них вонь. И когда холодным зимним утром нянька Эльпидия вбежала однажды в мою опочивальню раньше обычного, ей пришлось раз пять повторить важную новость, прежде чем я смогла заставить себя вслушаться в ее слова:

— Отступили? Сняли рогатки?.. Но можно ли этому верить? Наверное, опять пустые слухи… Нет? Разрешено покидать Рим? И возвращаться обратно? Но кто захочет сюда вернуться? Только мертвецы к мертвецам…

Все еще не веря, не надеясь, я тем не менее начала двигаться, как театральная кукла на невидимых шнурах. Меня невозможно было удержать, уговорить дождаться возницу с повозкой или хотя бы носильщиков с паланкином. Я поспешно натянула на себя туники и шали, спустилась в атрий, вышла на улицу. Эльпидия со служанками еле поспевали за мной. Они не успели ни погасить затопленную с утра печку, ни собрать вещи, ни запереть дом. Да и не оставалось ничего к тому моменту в доме, что стоило бы уносить.

Помню голодную, притихшую толпу, с недоверием текущую по улицам.

Помню короткую давку в городских воротах, открытых впервые за четыре месяца, и за ними — заиндевевшую стерню, домики вдалеке, столбики дыма над ними, лошадей под облетевшими деревьями.

Помню человека в доспехах перед собой. Он говорит сердито и настойчиво, а я только любуюсь его чисто выбритым лицом, его блестящими наплечниками, только впитываю запах кожи, идущий от его колчана.

Потом, неизвестно откуда, появляются крытые носилки. Я послушно влезаю в них и сразу припадаю к окошку. Навстречу проплывают всадники, коровьи рога, первые подводы с замороженными мясными тушами, возы с дровами. Серенькое зимнее небо кажется мне бескрайним пристанищем чистоты и света.

И вот — богатая вилла на возвышении.

И почтительная неподвижность часовых у дверей.

И тишина в крытом атриуме.

И немолодой воин идет мне навстречу по ковру. И говорит, вглядываясь в меня светлыми отекшими глазами:

— Двадцать лет тому назад я ломал голову над тем, каким подарком отметить рождение дочери нашего императора. Моя сестра посоветовала белого верблюда — он очень хорош для дальних странствий. Но император Феодосий отдал приказ отправляться в поход, и все смыло пожаром очередной войны. Тем не менее считайте, что белый верблюд за мной. Хотя, боюсь, и без него дальних странствий вам выпало на долю больше, чем нужно.

— Да, — говорю я в ответ. — Да. Душа и тело — впервые не ссорясь — просят об отдыхе.

И бич Господень по имени Аларих вдруг берет мою ладонь и начинает похлопывать по ней и смеяться так, будто я порадовала его доброй вестью или удачной шуткой.

(Галла Пласидия умолкает на время)

Только убедившись в том, что городу грозит полная гибель и разорение, и потеряв надежду на помощь императора Гонория, римский сенат согласился вступить в переговоры с Аларихом. Однако в Риме тогда упорно держался слух, будто не сам король визиготов командует осадой, а один из сторонников поверженного Стилихона. И чтобы проверить это, сенат включил в посольство начальника имперских нотариусов, который встречался с Аларихом еще в правление Феодосия Великого и знал его в лицо. Слух оказался ложным, ибо главный нотариус сразу подтвердил своим товарищам по посольству, что перед ними восседает сам король визиготов.

Обсуждение возможных условий мира вскоре зашло в тупик. Послы, хотя и признали тяжелое положение Рима, все же пытались убедить визиготов, что каждый житель города готов взяться за оружие и защищаться, если условия будут слишком тяжелыми. На это Аларих только усмехнулся и сказал:

— Тем лучше. Густую траву легче косить.

Он потребовал, чтобы ему было отдано все золото и все серебро, какое было в городе, а также чтобы были отпущены все рабы варварского происхождения. Но он говорил, что даже и такой выкуп не покроет задолженность Рима его войску.

— Что же останется нам? — воскликнули послы.

— Ваши жизни, — сказал король.

Обескураженное посольство вернулось в Рим. В связи с отчаянным положением сенат обсуждал даже принесение жертв языческим богам. Голод, болезни и холод опустошали дома с такой неумолимой жестокостью, что решено было срочно отправить к визиготам второе посольство.

На этот раз, после долгой торговли, сошлись на таких условиях: Алариху будет уплачено 6000 фунтов золота, 30 тысяч фунтов серебра, 4000 шелковых туник, 3000 крашеных кож, 3000 фунтов перца. Сенат также принимал обязательство обратиться к императору с просьбой заключить с визиготами постоянный союз и принять их на военную службу.

Так как казна была пуста, этот огромный выкуп пришлось собирать с жителей. Золотые и серебряные украшения сдирались со стен церквей. Статуи богов шли на переплавку. Если кто-то пытался утаить золотое колечко или серьгу, голодная толпа могла разорвать на части. Арбы с сокровищами текли и текли через Саларские ворота в лагерь визиготов. Но те, зная нрав императора Гонория, требовали, чтобы он также прислал им знатных заложников в подкрепление условий договора.

Только после этого визиготы разрешили осажденным выходить из города за припасами.