Что Вы плачете здесь, одинокая глупая деточка

Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?

Вашу тонкую шейку едва прикрывает горжеточка.

Облысевшая, мокрая вся и смешная, как Вы…

Вас уже отравила осенняя слякоть бульварная

И я знаю, что, крикнув, Вы можете спрыгнуть с ума.

И когда Вы умрете на этой скамейке, кошмарная

Ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма…

Так не плачьте ж, не стоит, моя одинокая деточка.

Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы.

Лучше шейку свою затяните потуже горжеточкой

И ступайте туда, где никто Вас не спросит, кто Вы.[2]

– Браво, мадемуазель! – крикнул я и зааплодировал.

После краткой паузы по дощатому, наверное, полу простучали каблучки, и в окно осторожно выглянула очаровательная девчонка лет семнадцати, одетая в простое серое платьице.

– Вам правда понравилось? – с подозрением спросила она.

– Честное слово, - не кривя душой, ответил я. – Вы замечательно играете и восхитительно поёте. Кроме того, я второй день в столице, но прежде не слышал таких… эээ… современных песен.

– Это совсем свежая, «Кокаинетка». Сочинение господина Вертинского.

– А! Вертинский! – Позор на мою лысую голову! Как я мог про него забыть?!
– Слышал, слышал о таком, но вот с этой песней пока не знаком. А сыграйте ещё что-нибудь? А то без музыки тоскливо…

– Сыграть?.. но кто вы, сударь? – я видел, что девушке любопытно. Но о том, что с незнакомцами вряд ли стоит разговаривать, в России знали задолго до посиделки на Патриарших.

– Коровьев, Григорий Павлович, - приподнял шляпу и изобразил полупоклон. – Приезжий. Очень, знаете ли, люблю музыку, да и сам музыкант.

Девушка задумалась ненадолго.

– А знаете… Как-то невежливо держать вас на улице. Поднимайтесь. Седьмая квартира.

Я снова позволил себе сильно удивиться. Вот так – совершенно незнакомого мужика позвать к себе домой? Ну, времена-а… Ну, нравы! Тем не менее, приглашение я принял, так что не прошло и минуты, а я уже нажимал кнопку электрического звонка. Открыла сразу.

– Так скажите, что именно привлекло вас в песне господина Вертинского? – прямо с порога спросила певунья. Надо отметить, что несмотря на выбор репертуара, выглядела она отнюдь не чахоточной декаденткой. Нормальная такая барышня, чуть пухленькая, там, где надо – очень даже округлая. Лицо отнюдь не бледное, чуть вздёрнутый носик и, главное, глаза: живые, озорные.

– Непременно скажу, милая барышня, но только если вы соблаговолите представиться. В детстве мама учила меня, что, если уж приходишь в гости, надо хоть знать, к кому.

– Ой, простите! – засмеялась девушка. – Меня зовут Надя. Надя Садовникова.

– Григорий Коровьев, - повторил я легенду. – А песня заинтересовала тем, что нет в ней ни романсовой элегичности, ни пафоса, ни вычурности, ни морали. А есть лишь страшное горе и тихое этому горю сочувствие. Как-то очень по-человечески.

– Боже мой, как же вы правы! Вертинский потрясающ и человечен! Кроме него же совершенно же не за что уху зацепиться – эти пошлые романсы! «Бе-е-елой акации гроздья душистые-е-е» - проблеяла она, скорчив брезгливую гримаску. – Фу, мерзость. И это – «Блоха! Ха-ха!» - тоже гадость… Но проходите же и послушайте! Я вам сейчас ещё сыграю, эту разучила давно. – И она действительно уверенно сыграла «Ваши пальцы пахнут ладаном» того же Вертинского, а я сидел на уютном диванчике, смотрел мимо нее и понял, что ой, попал. И дело не в том, что девушка мила и очаровательна – а она, действительно, и то, и другое. Нет. Просто на стене висела ОНА. Гитара. О семи струнах, понятно, но какая мне разница? И вот на гитару я так засмотрелся, что едва не прохлопал момент, когда песня кончилась

– Браво, Надя. Повторюсь, но вы чудесно играете и поёте.

– Благодарю вас, - чуть покраснев, ответила она. – А вы какую музыку играете? Покажете?

– Отчего б не показать. Но скажите, можно ли воспользоваться вашей гитарой?

– Конечно, можно. Только на ней редко кто играет, и она давно расстроена.

– Ну, если беда только в этом, то её-то мы поправим быстро.
– Я снял гитару со стены и бегло осмотрел. Вроде, все нормально, играть можно. – Надя, будьте так любезны, возьмите ноту «ми» второй октавы…

Джимми, Джонни – мужики, кайф-то какой! Аааааа! Всё во мне запело, едва я взял первые аккорды. Пару минут просто играл, наслаждаясь каждой нотой, пока не спохватился, что гостеприимная хозяйка, наверное, ожидает от меня песню. Сейчас всё будет! – и в ритме блюза я заиграл всё того же Александра Николаевича:

Где вы теперь? Кто вам целует пальцы?

Куда ушёл ваш китайчонок Ли?

Вы, кажется, потом любили португальца,

А, может быть, с малайцем вы ушли?

Я помню, вы тогда на съёмочной площадке

В конце такого непростого дня

Прилюдно подарили мне свою перчатку,

И тем сгубили навсегда меня.

За вами плёлся я чуть зримой тенью,

Мечтая вымолить хоть капельку любви.

Смеялись вы тогда, и скоро Провиденью