– Вчера, избавив литератора Чуковского от общения с какими-то босяками, я на ходу придумал это имя. Представляться Распутиным было опрометчиво. Звучит не очень благозвучно, согласен, но теперь едва ли стоит плодить лишние сущности, да и представляться отпрыском известных фамилий было бы опасно, мне еще обвинений в самозванстве не хватало.

– Вы вежливо и местами выспренно говорите, Григорий… Павлович, - заметила матушка. – Но у меня сложилось впечатление, что, несмотря на вашу несомненную образованность, эта манера несвойственна вам. Я права?

– Отчасти. Хотя в былой жизни я чаще всего изъяснялся куда проще, тут всё верно, но мы с друзьями, чтобы не потонуть в этих потоках жаргона и мата, время от времени заставляли себя разговаривать красивым дореволюционным языком – со всеми этими милостивыми государями и прочими «чего изволите».

– Кто вы по ремеслу? – резко сменила тему княгиня.

– Музыкант, ваше сиятельство.

– Пожалуйте к роялю.

– Могу, но, ваше сиятельство, если сыщется гитара, получится убедительнее, - возразил Распутин.

– Феликсон, нам нужна гитара, - приказала матушка.

Мне оставалось позвонить в колокольчик и отдать соответствующее распоряжение. Пока несли инструмент, мучения Распутина продолжались.

– Прошу вас, скажите несколько фраз в той манере, которая вам более привычна.

– Что именно нужно сказать? – уточнил Распутин… То есть, наверное, всё-таки, Коровьев.

– Что угодно, сударь. Например, каким вы видите начало вашей истории?

– Эмм… Хм… Один момент. За три дня совершенно отвык… Короче, ща. Шёл я заполночь с репы по Малой Ордынке. Дождь, слякоть. Гитара в чехле за спиной. В одной руке батл пивчанского, в другой сигарета. И тут, как в дешёвом анекдоте, какой-то хрен роняет с крыши мне на голову кирпич. В полночь. В ноябре. Под дождём, ага. Черепундель всмятку. А я прямиком на небеса. Ну, перетер там с господом богом, он меня сюда прямиком и направил – аккурат в тушку Гришки Распутина, чтоб ему на том свете икалось…

– Довольно, благодарю вас. – Матушкиному хладнокровию могла позавидовать любая статуя в Летнем саду. Я же, услышав, вроде, русскую, но совершенно чуждую речь, отчего-то разволновался. Пуришкевич, смотрю, тоже. И я ещё порадовался, что батюшка мой сейчас в Крыму. – Вот и гитара, - продолжила матушка. – Сыграйте же нам, Григорий Павлович. И оставьте титулование, пожалуй. Меня зовут Зинаида Николаевна.

– Сей секунд, Зинаида Николаевна, - сказал наш гость, беря в руки гитару и настраивая ее на слух.
– Музыка, которую я предпочитаю, называется «блюз». Изобрели её, простите, американские негры, но, поверьте, это её не портит. Если вкратце, то блюз – это когда хорошему человеку плохо. Не знаю, хорошие ли люди американские негры, но вот в «плохо» они понимают ничуть не меньше русских мужиков…

***

Обнаружив в комнате потрясающе красивую женщину своих примерно лет, не испытал ни малейшего сомнения в том, кто она – княгиня Юсупова, кто ж ещё? Почтенная родительница сидящего передо мной неврастеника… Отголоски ее славы продрались через коммунистический век и как-то осели в дебрях моей памяти. Но что бы такое ей спеть? А, ну да. Только не совсем ей, а как раз миляге Феликсу – песня-то про него. Если уж раскрываться, то по полной, и впечатлю-ка я этого балбеса по самые помидоры – ибо нефиг честных людей винтить посреди улицы, да еще вонючие тряпки в рот пихать.

– Эту песню мы сочинили вместе с моим другом, который, к сожалению, остался недосягаемо далеко. Она называется «Юсупов-блюз». – И начал в соль миноре.

Тучи, стелитесь пониже,

Лейте же во всю мощь –

В городе клятом Париже

Необходим этот дождь –

Дождь над Монмртром и Лувром,

Нотр Дам, Пляс Пигаль, Кэ д’Орсэ –

Он так же идет этим утром

В средней родной полосе.

Там над Архангельским тучи

Моют дождем старый парк.

Моют и крымские кручи,

Так всё. Да только не так –

В городе клятом Париже

Трудами смываем грехи.

Тучи, стелитесь пониже –

Таксистам нужны седоки [4] .

– И при чём тут, позвольте поинтересоваться, я? – недоуменно спросил Юсупов.

– Всё очень просто, - пожал я плечами. – Когда одуревшие от крови и безнаказанности «революционные массы» швырнут Россию в пропасть, вашему семейству, насколько помню, посчастливится уцелеть. Но хлеб свой придется зарабатывать в полном соответствии с заветами Создателя, то есть в поте лица. Вам и вашему тестю уготовано быть парижскими таксистами[5].

Следующие два часа я, отвечая на вопросы княгини, читал лекцию по истории России в ХХ веке. К Чуковскому меня всё же отпустили, но под честное слово вечером вернуться с вещами и вообще съехать из клоповника на Крюковом. Вообще, приятно иметь дело с аристократами: никто не заламывает рук, не изводит пять пачек папирос за час и не пытается объять необъятное. Условились, что они обсудят услышанное и сформулируют новые вопросы, а я под их ненавязчивым присмотром продолжу заниматься любимым делом, то есть музыкой.