– Вы первая начали, милая Швыбзя. Ну, к чему этот пафос? «Наш дорогой друг!» - передразнил я ее.

– А как надо-то? – окончательно растерялась Швыбзя.

– «Дядя Гриша» - вполне достаточно, - заверил я принцессу.

– Но, дядя Гриша, - возразила вторая девушка, появляясь передо мной, - вы же поёте про «сгинет страх»! Это значит, что сейчас плохо и страшно, а будет хорошо, надо только верить…

– Безусловно, можно трактовать и так, дорогая Тютя, - согласился я. Убей не помню, как звали дочерей Николая, так что придется оперировать ставшими мне известными домашними прозвищами. – Но конкретно в тексте речь явно идёт о душевно расстроенном человеке, который просто боится ночной темноты и выдумывает себе всякое, уж не знаю, зачем. Поверьте, встречал таких людей, и не раз. А досужий слушатель любую историю в своей голове может повернуть как угодно – от посягательств на устои до чего-нибудь совершенно непристойного. К примеру, один мой приятель написал как-то песню про мо… парижское метро. Вы знаете, что такое метро?

– Да, конечно.

– Ну, так вот. Париж, как вы тем более знаете, нередко сравнивают с библейским Вавилоном. Так он и спел: «У нас, в Вавилоне, лучшее в мире метро!», имея в виду ровно то, что спел. А его обвинили в нагнетании панических настроений в ожидании налетов германских цеппелинов – вроде как, метро – наилучшее убежище от бомб[8].

– Вот ведь чушь какая, - передернула плечиками Швыбзя.

– Именно, что чушь. Так и я спел вам про то, что ночью спать надо, а не терзать голову придуманными ужасами, и, заметьте, никакой крамолы.

– Швыбзя, круг преследователей сужается, - предупредила Тютя, имея в виду, что к нам с разных сторон приближаются охранники и всякие положенные царевнам мамки-няньки.

– Вижу, - процедила та. – Дядя Гриша, а вы, верно, не сразу уедете?

– Не знаю, - честно ответил я. – Ваша матушка изволила пригласить меня на чай. А там – как прикажет.

– Тогда увидимся, - кивнула девушка, и, взяв сестру за руку, побежала навстречу свите.

А я, не обращая внимание на всю эту суету, вновь заиграл. Мне надо очень многое обдумать.

***

Девушки, взявшись за руки, шли ко дворцу. Сопровождающие держались на почтительном расстоянии.

– Швыбзя, я ничего не понимаю, - задумчиво проговорила Мария.
– Это не наш друг. Но… это он!

– Я читала в газетах, что он сильно изменился, и, возможно, сошёл с ума, - задумчиво ответила Анастасия. – Но ты права: это будто и не он вовсе. Не поверишь: мне с ним совершенно не хочется шалить! И… я стесняюсь, - добавила она еле слышно.

– Ты?! Точно не поверю! Но да, разве похож он на сумасшедшего?

– В том и дело, что нет. И песня эта… Красивая, да. Но и бунтарская. А наш друг бунтарем никогда не был прежде. Ты как хочешь, Тютя, но здесь какая-то тайна. И я её раскрою! Ты со мной?

– Как всегда, - с улыбкой вздохнула старшая сестра. – Располагайте мною, ваше императорское высочество!

***

Едва казаки с чудесным дядькой-песенником отошли шагов на двадцать, Васька скинул короб, лоток, и, оставив двух пацанят сторожить все это богатство, что духу припустил к тому самому дому, что на углу Средней и Церковной. Вот и дверь.

– Тётя Аннушка, тётя Аннушка! – забарабанил в преграду мальчишка.

Дверь открыла горничная.

– Что вам угодно, молодой человек?

– Там к тёте Аннушке дядя Гриша шёл, который с гитарой, он нам по дороге песни пел сказочные, а потом пришли казаки и увели его в сторону дворца! – выпалил Васька на одном дыхании.

– Соня, что там за шум? – послышался голос из глубины дома.

– Подожди-ка здесь, - велела Ваське горничная, прикрыв дверь. – Минуту, Анна Александровна!

Примерно через эту самую минуту горничная вернулась, погладила Ваську по голове и дала целый пятак.

– Спасибо тебе большое. Ступай.

Вырубова задумчиво смотрела в окно.

– Одеваться? – спросила Соня.

– Пожалуй, нет. Свари мне кофе, пожалуйста. Думаю, просто нужно немного подождать.

Она оказалась права: и часу не прошло, как прибыл посыльный от ее величества, принес по-английски написанную записку: «Дорогая Энн! Жду тебя нынче к чаю. А.».

***

Солнце било в глаза, слева то тут, то там блестела старица Туры. Копыта грохотали, пыль клубилась над трактом; кучер в коляске нахлестывал коней. Но, хотя у беглецов и было два часа форы, погоня приближалась: пятеро конных мчали галопом, неуклонно сокращая расстояние.

– Ваше… благородие… - задыхаясь, крикнул казак скакавшему впереди поручику. – Стреляй! Кони вот-вот падут!

Поручик понимал, что гонка не может длиться вечно. Остаться на проезжем тракте в полусотне вёрст от Тюмени – не та беда, но коней жалко. И, главное, не упустить бы убийц!