Балашов скорчил недовольную мину:

– Без него бы не догадались… Хотя да, не догадались бы, - со вздохом признался он через минуту. – Что-то я увлекся. – И, помявшись, спросил меняя вполголоса: - Григорий Павлович, пока едем, расскажите еще про будущее? Основные моменты внешней политики хотя бы.

– Будущего нет, – покачал я головой. – Мне понадобилось некоторое время, чтобы это понять, но теперь я точно знаю: будущего нет. И если то, что уже случилось со страной и всеми нами, случится снова, отличий все равно будет немало. Потому надо сделать так, чтобы этих отличий стало еще больше. Как можно больше.

– Что вы имеете в виду?

– Давайте будем непредсказуемы? – предложил я.
– От нас – ладно, не от нас, от Васильева, к примеру, ожидают, что он всего-то очередного чижика съест, а он – рраз! И устраивает масштабное кровопролитие. Меня спрашивают страждущие: «О, святый старче Распутин, как мне, сирому и убогому, достичь благодати и вкусить манны небесной?» - а я отвечаю: «Cорок два!» - ну, и так далее, в том же роде. И самое главное, Алексей Алексеевич. Никакого уныния! Уныние – тяжкий грех, вовеки не отмолите, это я вам как Распутин говорю! – и, насладившись смятением и скепсисом на лице собеседника, я демонически заржал.

На мой ржач обернулся недоуменный Денисов, но подполковник махнул рукой, и его младший коллега успокоился. Остаток пути, впрочем, проделали молча. Только на въезде в Царское Село Балашов словно очнулся от дрёмы.

– Сейчас будут Египетские ворота. Вот возле них мы вас и высадим – едва ли кто нас заметит, а лучше избежать лишних кривотолков.

Впрочем, у тех самых ворот нас было кому заметить: толпа не толпа, но человек с тридцать там кучковалось. Тусили они там не просто так: перед собравшимися стоял и говорил… Вот это удача!

– Ну, давайте прощаться, - протянул руку контрразведчик. – На рожон не лезьте, помните: ваша основная задача – опередить и, в идеале, нейтрализовать фон Нойманна.

– А чего его опережать-то, - ответил я. – Если не ошибаюсь, вот он, ораторствует.

С площади послышался смех, и чей-то ехидный голос громко выкрикнул: «Что, Гришка, обрили тебя немцы?».

– Да ладно… - произнес Балашов с такой интонацией, что я почувствовал себя в родном XXI веке. – Впрочем, давайте посмотрим.

Тут громыхнула пара револьверных выстрелов, в толпе завизжали. Балашов и Денисов рванули вперед.

Из воспоминаний Николая Гумилева

…До отбытия оставалось немногим менее двух дней, и я решил провести их в Царском. Сентябрь – хорошее время для посещения Царского Села: шумные столичные дачники уже перебрались в город, а местные никогда не отличались ни шумностью, ни назойливостью. В тот день, проснувшись, по обыкновению, рано, я совершал утреннюю прогулку по аллеям и улицам, думая ностальгически о собратьях на войне, неизбежно - об Аннушке, со смущенной тоскою – о Лёвушке. Сами по себе в голове возникали стихотворные строки, чтобы, вспыхнув на миг, вновь раствориться без остатка в мировом эфире. Так и дошёл до самых Египетских ворот, где внезапно обнаружил целый митинг. Собравшиеся относились, скорее, к мелкой обслуге, было и несколько ремесленников – так, я узнал подмастерье сапожника Геворка, у которого недавно поправлял сапоги. Наибольшее удивление вызвал оратор на этом митинге, ибо это был Распутин. Облаченный в монашеский подрясник, с изрядным крестом на пузе. Длинные волосы расчесаны на прямой пробор и стянуты шнурком, борода клочковатая и неухоженная. Облик его был несколько нарочит и карикатурен, доверия у меня ни малейшего он не вызвал. Тем более, что с Распутиным я виделся за несколько дней до того при экстраординарных обстоятельствах, вот как это вышло <…>.

Таким образом, я никак не мог принять подлинность пытавшегося завести довольно, впрочем, индифферентную толпу «святого старца». Однако же, стоило послушать, что этот клоун вещает.

– …и тогда мы всем миром матушке-императрице челом ударим, и прекратит Государь по слову ее войну эту проклятую, и вернутся солдатушки с фронта, а матушка наша всех и кажинного землицей-то одарит!
– ораторствовал «Распутин». Ему внимали не без интереса, но, с другой стороны, безо всякой присущей подобным сборищам ажитации.

Тем временем в облике Распутина я обнаружил одну презабавнейшую деталь, о которой, на беду свою, поспешил ему сообщить.

– Милостивый государь, - громко произнес я. – У вас, изволите знать, ус отклеился.

Ряженый вперил в меня тяжелый взгляд нарочито выкаченных глаз.

– Ага! Отродье офицерское, сатанинское! Русь святую кровушкой залить восхотел? – заорал он.

Но тем временем и второй ус последовал примеру первого, и в толпе послышались смешки, а после и дружный гогот – с хлесткими подначками, как исстари заведено в нашем народе. На псевдораспутина это оказало странное действие: он извлек откуда-то два револьвера, и, завывая проклятия, принялся с двух рук палить в меня. В секунду я был дважды ранен: в руку и в голень, и, уже падая, увидел, как от подъехавшего авто бегут два франтовато одетых господина с револьверами в руках.

***

– Нойманн, стоять! Брось оружие! – кричал Балашов. Остатки «толпы» стремительно разбегались во все стороны.

Фальшивый старец немедленно перенес огонь на подполковника. К счастью, промазал. Денисов припал на колено, ухватил «наган» обеими руками и максимально быстро разрядил весь барабан. Нойманн упал без движения. От ворот бежали двое караульных, срывая с плеч винтовки с примкнутыми штыками.

– Что-то нерасторопны вы, братцы, - покачал головой подполковник, предъявляя им документы.