Дверь, комната. В кресле сидит Вырубова, на диване – трое. Младшая срывается и виснет у меня на шее:

– Тятя! Наконец-то!

– Привет, Матрёшка, - говорю. Вот ей-богу, само вырвалось. И обнял ребенка столь же машинально.

Двое старших смотрели на меня странно – впрочем, привыкать ли…

– Варя, Митя, здравствуйте.

– И вам здрассьте, - кивнул Дмитрий. – Мужик, а ты, вообще, кто?

– Вы что? – Матрёна оторвалась от меня, но вцепилась в руку. – Отца не признали?

– Матрён, а с чего ты взяла, что это наш отец?
– спросила Варвара. – Ну да, лицом похож, но и только.

– А я говорил, говорил, что все эти бесконечные знакомства, мадера эта клятая, князья с графьями - не доведут до добра, - прорычал Дмитрий, вскакивая с дивана и глядя на меня вовсе уж враждебно. – И вот вам результат: исчез человек, исчез подвижник, целитель! И кто остался? Демон! Бес! Как мы жили! Как жили, пока ему в столицу не приспичило – как же, наследника лечить, с царями дружбу водить… Гордыня! Гордыня одолела! И что сталось? Во всей России нет газеты, чтобы наше имя с навозом не мешала! Пьянство беспробудное, разврат кромешный…

– Дима, это, в основном, газетные придумки, - тактично вставила слово хозяйка дома.

– «В основном»?! Пусть так, но не бывает же дыма без огня! Но и это полбеды ещё, оказывается! А теперь узнаём, что даже несчастную душу отца нашего уморили, а вместо него сидит бес!

– Сам ты бес! – окрысилась Матрёна. – Это тятя! Я так чувствую…

– Спокойно, девочка моя, - приобнял я ее за плечи. – Всем тихо!

– А что это ты мне рот затыкаешь?

– Ты задал вопрос, я хочу на него ответить, но ты же не даёшь, - пожал я плечами.

– А, ну давай, попробуй, бес.

– С чего ты взял, что я бес, Митя? Я что, душу твою бессмертную за бесценок выцыганиваю? Али договор на кровавое подписание подсовываю? Молчишь? Так вот молчи и слушай, все слушайте. Вашего отца – того Григория Распутина, которого вы знали и, возможно, любили… действительно больше нет. Я не знаю, почему вышло именно так. Просто шёл к метро по улице, и был вокруг ноябрь. Что-то сильно ударило по голове, и следующее, что увидел – свет и Бог. А потом просто проснулся пятого сентября в квартире на Гороховой в этом теле, и теперь пытаюсь в нем жить. И жить так, чтобы стыдиться было нечего. Мне не нужно от вас ничего – совсем. И не бес я никакой, Дмитрий Григорьевич. Я занял место вашего отца – от него мне ни малейших воспоминаний не осталось…

– И маму не помнишь? – почти прошептала Варвара.

– Увы, нет. Я в былой жизни был один, и думал, что и здесь ничего не изменилось, но потом узнал о вас. Понимаю, что звучит странно, но, ребята, я готов стать вашим отцом и быть с вами в горе и радости до скончания века.

– Нашу мать убили. Убили, понимаешь? – прошипел Дмитрий. – Наш дом сожгли. Мы никто и ничто теперь! Я, грешный, думал, что осиротел лишь наполовину, ан нет, шалишь! Что?! Ну, что, что нам теперь делать?!

– Жить, Митя. Просто жить, делая, что должно, и случится, чему суждено.

– Отец так говорил, - еле слышно сказала Варя. Она плакала.

– Ребята, мне нечего вам предложить, кроме как принять ситуацию, как есть, и жить дальше. Вместе прорвёмся. Вместе – оно всегда легче.

– Папа, я с тобой, - обняла меня Матрёна.

– Матрёна! Как ты не видишь! Это же чужой! Совсем чужой! Это не наш отец!

– Это ты не видишь. А я – знаю.

– Тётя Аня, простите меня, пожалуйста. Но я не могу с ним оставаться в одной комнате. Завтра с утра уеду в город, а там в Покровское, мне нужно дом наново строить, - Дмитрий, старательно не смотря на меня, порывисто вышел. Варвара, тоже пряча глаза – следом.

– Соня, - позвал я. Горничная Вырубовой материализовалась мгновенно. – Будьте так любезны, принесите мне стакан воды, пожалуйста.

– Вам плохо? – спросила Вырубова.

Я кивнул, с благодарностью принял воду, отпил, и без аккомпанемента:

Вы стояли в театре, в углу, за кулисами,

А за Вами, словами звеня,

Парикмахер, суфлер и актеры с актрисами

Потихоньку ругали меня.

Кто-то злобно шипел: «Молодой, да удаленький.

Вот кто за нос умеет водить».

И тогда Вы сказали: «Послушайте, маленький,

Можно мне Вас тихонько любить?»[3]

– Матрёшка, можно мне тебя тихонько любить?

Девочка ещё сильнее прижалась ко мне.

– Я тебя не брошу, папа. Никогда.

– Анна Александровна, тогда пойдём мы, пожалуй. Матрёнины вещи… их мы заберем завтра.

– Но куда же вы?.. Дождь, холод… Впрочем, понимаю.

– Нам недалеко. И спасибо вам большое.

На сей раз никто нас не провожал, но дорогу я запомнил.

– Тебя убили в Париже или Лондоне? – спросила Матрёна.