Он не подошел к ним, не окликнул. Он стеснялся даже своих детей, не зная, о чем с ними разговаривать и как себя вести. Он следил за ними взглядом, пока они не скрылись в подъезде. Ему всегда казалось, что дети любят его. Он был мягок и все прощал им, и даже осмеливался защищать их от наказаний матери. Ему казалось, что если бы он подошел к ним сейчас, то они должны были обрадоваться ему, но не сделал этого и, как обычно, корил себя за трусость, слабость и нерешительность.

"Да, - подумал он, - она правильно сделала, что оставила меня. Забитый чиновник, ни рыба ни мясо".

Наверное, вид его, погруженного в раздумье и горестное самобичевание, вызывал любопытство старух. Они не осмеливались говорить о нем впрямую, а перешли к теме пьющих мужей, из-за которых страдают несчастные жены и невинные дети. Ему хотелось сказать, что к нему это не относится, что он трезвенник, что жену свою продолжает любить и ни разу не изменял ей, но потом справедливо решил, что вмешиваться в пустой разговор не стоит и вообще пусть все идет так, как и должно идти, он не борец, не хозяин жизни и ничего изменить все равно не сможет.

Его бывшая жена, далекая и недоступная, шла вдоль дома. Под пристальными взглядами старух он пошел к ней, было страшно, голос, еще не прозвучав, уже готов был задрожать, хотелось встать на колени и сказать, что без нее он погибнет, что готов стать таким, каким она пожелает, лишь бы она приняла его, и простила ему, и рассмеялась бы над злым своим поступком.

Он загородил ей дорогу и сказал:

– Давай поговорим. Только в подъезде. Старухи смотрят.

Она вскинула брови, поправила волосы.

– Послушай, Климов, я уже все сказала. Тебя не существует в природе. Считай, что ты умер. Есть я, есть мои дети, а тебя нет. С привидениями разговаривать я не хочу. Я слишком суеверна. Отойди.

Он мучительно покраснел и неожиданно для себя сказал:

– Дура ты и не лечишься.

Она легко отстранила его сильной рукой и, не оглядываясь, пошла к подъезду.

– Дура!
– закричал он вслед.
– И не лечишься к тому же!

В эту ночь он плохо спал, вернее, не спал совсем. Впервые он нагрубил этой женщине, неумело и глупо. Даже выругаться не умел, даже ответить достойно...

Было больно и одиноко, и Климов в скорби своей простер руки к потолку и взмолился:

– Господи, если ты есть, отзовись, поговори со мной!

Сверху доносились чьи-то шаги, и вдруг в самом деле он отчетливо услышал голос с той стороны потолка:

– О чем мне с тобой разговаривать?

– Хоть о чем, - сказал удивленный Климов.
– Можно о погоде.

– Погода хорошая, - ответил тихий старческий голос сверху.
– Она всегда хорошая. Если где-нибудь дождит, то в другом месте солнечно. А за облаками и подавно - всегда полная ясность.

– Там холодно, - пожаловался Климов.
– Там можно попасть под самолет.

– Ерунда, - ответил тот, - главное - одеться потеплее и смотреть по сторонам. Зато просторно!

– Так ты Бог?
– спросил Климов, не веря.

– Бог его знает, - ответил тот.
– Может, и так. Не все ли равно.

– А конкретнее?
– не унимался Климов.

– Тогда не Бог.

– Значит, ты - черт!
– уверенно сказал Климов и отвернулся к стенке.

– Ну вот!
– огорчился другой.
– Что за глупый подход! Ты что, христианин?

– Кажется, нет, - осторожно сказал Климов, опасаясь подвоха. По-моему, я атеист.

– Тем более. Атеист, а говоришь глупости. Я - твой сосед сверху. Всего-навсего.

– А почему я тебя так хорошо слышу?
– заинтересовался Климов.

– Акустика, - вздохнул сосед.
– Думаешь, только у древних строителей были свои тайны? Между нашими комнатами есть узкий звуковой коридор. По нему можно разговаривать друг с другом. А ты сразу в мистику ударился! Для таких, как ты, всегда или Бог, или черт, или черное, или белое, или доброе, или злое, а середка - никогда. Дуалист дихотомический. Задрипанный к тому же.

– Да нет!
– воспротивился Климов.
– Между Богом и чертом тоже есть середка - ангелы. Меня мама в детстве ангелочком называла.

– Ясно, - сказал сосед.
– Ты любишь самого себя. Так бы и сказал.

– Ну почему же?
– обиделся Климов.
– Я своих детей люблю. Когда они были маленькими, тоже на ангелочков походили. Кудрявые, голоса звонкие, щеки розовые. Я их очень любил.

– А сейчас меньше?

– Не знаю, - вздохнул Климов.
– Они выросли и превратились в мальчика и девочку. А потом станут мужчиной и женщиной. Вот и все. А ведь ангелы бесполы.