— Дела… — Его взгляд на мгновение скользнул по тропинке, по которой шла Лилит, а затем вернулся ко мне. — Все не так, как было раньше. В те дни я был предан Дому Ночи больше, чем чему бы то ни было. Это была единственная любовь, которую я знал. Я позволил ей определить меня, а это означало позволить Некулаю определить меня. Я не подвергал сомнению ни то, что он делал, ни то, как он обращался с теми, кто был ниже его. То, что говорил мой король, было правдой. И когда он обращался со своими Обращенными рабами как с собственностью, я не подвергал это сомнению, даже если не был с этим согласен.

Услышать это было труднее, чем хотелось бы. Я не любил затрагивать тему того времени — никогда и ни с кем другим, но особенно с Вейлом. Это заставляло меня болезненно осознавать все, что он видел.

— И, если говорить начистоту, — продолжал он, — я не был с этим согласен. Ни тогда. И сейчас не согласен. Но ты был прав. Не согласиться было недостаточно. Я был самодоволен. И если бы это была Лилит…

— Этого никогда не будет, — сказал я.

Он наклонил подбородок.

— Я знаю, что пока ты король, этого никогда не будет.

Пока ты король.

Мы оба знали, что никто из нас не может сказать того же о Саймоне. Или о Септимусе.

Я никогда не считал Вейла склонным всё романтизировать. При дворе Некулая он был таким же, как и все остальные — может быть, не таким жестоким, но таким же жаждущим власти. Даже когда я призвал его сражаться за меня, я решил, что его вернут только гордость и амбиции. Двести лет назад его видение Дома Ночи было упрощенным, как и все стремления вампиров: Быть больше, быть сильнее и, прежде всего, быть могущественнее.

Может быть, теперь он искал нечто большее. Может быть, он нашел это.

Это не заставило меня забыть, кем он был раньше. Но это заставило меня немного больше уважать того, кем он стал.

И, возможно, именно поэтому я обнаружил, что говорю ему что-то немного опасное. Что-то, что подрывало образ, который я создавал даже для своего самого «надежного» окружения.

— Любое королевство, которым правит Орайя, — осторожно сказал я, — будет безопасно и для Лилит. Если до этого дойдет.

Вейл напрягся, и я на мгновение задумался, не совершил ли я ошибку, сказав это. Сотни лет скрепляли его ненависть к хиаджам.

Но, возможно, действительно можно измениться.

Потому что, да поможет мне Богиня, лицо Вейла действительно смягчилось от неохотного понимания.

— Если до этого дойдет, — повторил я.

Посыл был ясен:

Если я умру, а вы хотите, чтобы королевство стало таким, каким вы мечтаете его видеть, то поддержите ее.

Вейл кивнул.

— Я понимаю, — сказал он.

И тут он поклонился. Не просто легкий вежливый поклон, как он часто делал мне с момента прибытия в дом Ночи. Глубокий поклон, затянувшийся на несколько секунд, выражающий истинную преданность. Не для зрителей. Только для нас.

При виде этого меня охватило странное чувство. Тяжесть на моих плечах, тяжелая и головокружительная.

Он выпрямился. Несколько неловких секунд мы смотрели друг на друга, словно заново приспосабливаясь к этой только что восстановленной динамике власти.

Быть королем было странно.

— Если это все, — сказал я, — то я хотел бы пойти и смыть с себя эту грязь.

Вейл почти улыбнулся. Почти.

— Взаимно.

Я НАШЕЛ в пещерах укромное ответвление и разделся. Одежда практически трескалась, когда я ее снимал, оставляя на влажной каменной земле хлопья засохшего богиня-знает-чего. Эти кожаные одежды были запасным комплектом из моей комнаты в человеческих кварталах, и они плохо сидели на мне, слишком обтягивая плечи и натирая крылья во время полета. Я издал почти сексуальный стон удовольствия, когда снял их с себя.

В том шуме, который я издал, когда вошел в бассейн, не было ничего из ряда вон выходящего. Сиськи Иксы, черт возьми. Рай существовал, и он был здесь. Вода была неподвижной, горячей и прозрачной. Она даже ни капельки не пахла.

Удивительно.

Я призвал свои крылья и расправил их в воде, опустившись так, чтобы они полностью погрузились в воду, разминая уставшие мышцы. Затем я погрузил голову под воду и оставался там, погруженный в блаженную теплую темноту, пока мои легкие не начали болеть.