Птичий дар осмотрев, волшебница улыбнулась.

Притронулась к заколке, чтобы длинные багряные волосы розой украсить,

И указательный палец ее пронзило окончание длинного золотого шипа.

Красная капелька выступила на коже,

А с ней через крохотный порез юное, полное жизни тело покинули душа и силы.

Лицо феи потеряло свои краски, побледнело.

С губ ее, лишившихся багрянца, в последний раз сорвалось имя волшебника,

Пронзив воздух, который замер и уже дышал смертью.

Полупрозрачные и сверкавшие веки опустились, сомкнув два ряда рыжеватых ресниц,

Их сияние удалилось с двумя слезинками, из уголков глаз прокатившихся по щекам.

Накрыли одну за другой пружинистые ветви роз слои платья молодой чародейки,

Упавшей с края подоконника в раскидистые цветочные кусты под ним.

Вяли и высыхали скорбевшие по хозяйке сада цветы, выплакивая росяные капли слез.

Капельку крови на кончике пальца волшебницы впитали закрытые розовые бутоны,

И распустились, озаряя ночь десятками жарких огней, ярко-красные цветы,

Как маленькие ослепительно-яркие Солнца.

Переняли они всю красоту погибавшей молодой феи,

Расцвели в первый и последний раз, алыми лепестками выписывая прощальную песнь.

Каждой розе досталось по капельке крови,

Каждый лепесток покраснел от желтого основания до подгибавшихся,

Открывая сердцевину небу,

Бархатных завершений лепестков.

Терял свою красоту сад, спрятанный глубоко-глубоко в темном лесу,

Только розы алели и разрастались,

Соприкасаясь с сухими пожелтевшими стебельками, жухлой травой и безжизненным песком.

Небо залилось пламенем рассвета,

Но меркло оно и зрелось лишь скупым отображением

Распустившихся у домика чародея пунцовых бутонов,

Вобравших в себя жизненные силы прекрасной феи.

Прибыл, когда последние лучи Солнца поднялись из-за горизонта, ведун.

Но не встретила его у порога ожидавшая возвращения любимого молодая жена.

Лишь стебелек красной розы оплел, будто обнял, приветствуя, посох чародея.

Раскинулись по всему саду ярко-красные кусты, нависли над высохшими травами и мхами,

Словно огонь, испепеливший эти растения.

С подоконника текли и опускались на ветви роз,

Прикрывая собой алые бутоны у самых стен дома,

Белые ткани платья прекрасной волшебницы.

Поднимались в воздух и слегка покачивались на ветру,

Как платок, которым стал бы издали махать уходящий,

Ленточки в блестках еще не рассеявшихся чар.

А среди ветвей, как черви в почве, роились вороны,

Жадно вынимая из платья капли слез, бриллианты, звезды,

Чтобы их поглотить ненасытными пастями.

Разозлился колдун и прокричал заклинание,

И духи воздуха разнесли его глас по всей земле, сообщая,

Что каждый вороний сын, каждый птенец с черным пером

Станет теперь до конца дней своих служить волшебнику

В наказание за смерть, принесенную на кончиках когтей его жене.

А золотую розу, найденную в саду,

Которой чародейка коснулась за мгновение до гибели своей,

Драгоценный цветок, оставшийся последней памятью о возлюбленной,

Маг поместил на мраморный постамент.

Под двойной стеклянный купол, между стенками коего

Перекатывались густые прозрачные капли оранжевого солнечного света,

Похожие на разлитое подсолнечное масло.

Днем этот купол скапливал лучи жаркой звезды,

А стоило той скатиться по небу вниз, к другой стороне земли,

Он загорался и заливал розовый сад светом, согревал колдуна.

И на постаменте, вытекая из-под купола, особенно насыщенные,

Красные, как кровь, капли писали много раз единственное слово:

«Прекрасна-я, прекрасна-я, прекрасна-я!»

Золотая дымка, бывшая не то бестелесным духом,

Не то игрой ночной тени и магического свечения,

После того, как стрелка часов падала за полночь,

Возникала под горящим куполом,

И магу мерещились очертания девичьей ладони

Туманные и эфемерные.

Снова и снова касались хрупкие пальцы озаренного шипа розы под куполом,

Чтобы сей же миг раствориться и затопить цветок завесою звездной пыли.