Розовые кусты заполняли собою сад,

Обволакивали купол, чтобы защитить спрятанную в нем драгоценность,

Чтобы иглами своими пронзить кожу того, кто осмелится прикоснуться

К стеклу, под которым не текло более время,

К стеклу, служившему границей между Вечностью и настоящим.

Шли месяца, годы и века, розы все разрастались,

Вынесли на своих ветвях дряхлые ворота и изгороди сада, разбитые в щепки.

И, наконец, обнес дом и башню суливший лишь беды гостям живой лабиринт.

Для того, чтобы охранять покой мертвой феи…

Землю укрыли заботливо волны темно-синего велюра,

Перетекавшие густой тьмой от одной линии горизонта до противоположной ей.

Ветер придавал слившимся с небосводом облакам новые изгибы и формы,

Когда они смещались или расступались, можно было узреть звезды,

Укрывшиеся небесным пухом и мирно под ним дремавшие.

Некоторые из них пробуждались, испуганные,

И с эклиптики падали к местности, над которой светились.

Оставляя на велюровом небе вышитый серебром хвост,

Скатывались по тучам к бесконечному густому лесу и, шурша листвой,

Исчезали в нем.

Светлячки и мотыльки,

Забивавшиеся в сшитые из листьев и паутины коконы,

Освещавшие и нагревавшие собой или наполнявшие своим пухом убежища,

Могли видеть свет.

Меж темных листков и жарких бутонов лабиринта, меж высоких травинок,

Закрывавших собой прочные стволы, мощные корни и протоптанные смельчаками пути,

Согревавших кости тех,

Кого пьянящий, дурманящий запах роз обрек на блуждание среди алых лепестков и погибель,

Меж шипов, наколовших алые пятна останков и составляющих бутона,

Пробивались остроконечные лучи и линии золотого света с прочной завесой блеска в них,

Будто в самое сердце лабиринта упала с небосвода одна из горящих звезд.

Взволнованно кружившие в воздухе искорки, подобно маленьким светящимся хирономидам,

Оседали на темно-зеленых листьях, покрывали их светящимися крапинами,

Напитанными теплом огня или Солнца оранжевыми отметинами.

В освещенных извилистых коридорах лабиринта мерцали тени,

Но они не принадлежали тихой и прохладной ночной дымке, разреженной светом.

Это была тень живого существа.

Здесь и там слышались острожные рысьи шажки и поскрипывание ржавого фонаря на изогнутой ручке.

Здесь и там лучи на доли секунд затмевала крупная масса, шуршавшая грубыми тканями,

Соприкасавшимися с гладкими листьями и цеплявшимися за острые длинные шипы розовых лоз.

Здесь и там алчно и возбужденно сверкали и исчезали во тьме два человеческих ока.

Пират со старым фонарем в руке пронырливым умом и цепким взором морского волка искал маленькое упавшее на землю Солнце,

Осыпавшее лабиринт лучами.

Разлившееся по саду жидкое золото завлекало его.

В грозу и шторм, когда морские разбойники пережидали непогоду в таверне,

Нагретой шумными голосами и большим очагом над ковром, где тревожно дремали крупные мангусты и кошки, болевшие от дождя,

Компанию пиратам составлял странствующий музыкант.

У огня на полу, согреваемый мехом и дыханием спавших зверей, он играл на гуслях и пел за гроши,

А грома раскаты и крупные капли, разбивавшиеся о глиняную крышу и закрытые ставни, ему подпевали.

Пел он про лабиринт из тысячи розовых кустов,

Который увидал однажды глубоко в лесу,

Про сокровище, что охраняют острые шипы и змеящиеся средь камней и осколков ореховой скорлупы цепкие лозы.

Жаром очага, усталостью и сытной похлебкой разморенные,

Ромом и крепкими запахами старого порта опьяненные

Пираты спали за грубыми столами и прямо на полу.

Один лишь из них, все еще крепко державший в руке кружку, слушал музыканта.

Да хозяин таверны, что любым гостям, щедро платящим и безродным, рад был,

Напевал тихо отдельные приятные слуху звучания, протирая бутылки и разбитые миски.

Затихли последние ноты песни, и сильное, волнующее желание охватило пирата:

Всюду мерещились ему сокровища, усыпанные кровавыми каплями лепестков,