— И что он сказал? — спросила Нэрданель, когда в первый раз услышала эту историю от отца.

Махтано пожал плечами.

— По-моему, ничего. По-моему, он просто пропал сразу.

Наверное, поэтому Нэрданель у короля ничего про его первую жену не спрашивала. А он сам никогда не говорил.

Как бы там ни было, работа никому неизвестной мастерицы стала самым первым экспонатом, сразу же принятым в Музеон. Он же самым первым раз и навсегда занял свое место в том зале.

— Вам нравится? — вырвал Нэрданель из размышлений негромкий голос позади.

— Вы так и будете меня подкарауливать? — справившись с испугом, как бы равнодушно спросила она.

— Вы так и будете врываться в мое уединение? — прозвучало в тон.

Нэрданель зажмурилась на мгновение, куснула щеку, дотронулась до шляпки и только тогда обернулась. Принц неподвижно стоял, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. По всей видимости, она прошла совсем рядом, не увидев его в тени за дверью — неподвижного, в черной одежде на фоне черной стены.

— Я вас не заметила.

— Как всегда.

Нэрданель замешкалась, не зная, следует ли принять это за обвинение или лучше просто пропустить мимо ушей. Хотя ответа от нее явно ждали, но не на этот вопрос. Поднявшись с места, Нэрданель огляделась, внимательно ощупывая взглядом фигуру за фигурой.

— Не знаю, — наконец, произнесла она. — Скорее нет, чем да.

— Вы безжалостно правдивы, — заметил Куруфинвэ, как ни странно, без тени негодования в голосе.

— Я просто правдива.

— И очень гордитесь этим.

— А вы как будто ищете способ меня задеть.

На этот раз Куруфинвэ промолчал, и только губы его чуть дрогнули — то ли в слабой улыбке, то ли в невысказанном возражении. Нэрданель подождала еще, но, не увидев другой реакции, все же добавила:

— Я чувствую тревогу, когда смотрю на все это. Сюжет вроде бы радостный, но эффект противоположный.

— Сюжет?

— Ну… — снова замешкалась Нэрданель, не зная, как сказать об очевидном. — Озеро, поход, основание Тириона…

Куруфинвэ изогнул бровь и, наконец зашевелившись, махнул рукой в перчатке на левый край полотна.

— Рождение, — он махнул направо, — смерть, — описал широкую дугу, — жизнь.

Нэрданель нахмурилась и обернулась:

— Это же коронация. Почему смерть?

— Разве это не финал? И потом: он опускается. Смотрит во мрак. Спрятан от наших глаз.

Нэрданель нахмурилась еще сильнее, взглянула налево. Стоящий в озере мужчина был обращен к зрителю, обнажен, голова его запрокинулась к небу. А руки словно непроизвольно взметнулись к груди — может, он хотел ухватить ими звездный свет? Король же был изображен спиной. Очертания его тела только угадывались под складками мантии, и можно было предположить, что ладони касаются коленей или даже земли. И, хоть сцена и была залита светом, взгляд коленопреклоненного был направлен вниз, перед собой, где по всем законам должно было находиться пятно его собственной тени. И потом действительно выходило: кроме тяжелой с виду мантии, распущенных по плечам волос и венца на них ничего другого видно не было.

— Хм, — наконец, изрекла Нэрданель и резко обернулась обратно к принцу. — Хм.

Тот слегка пожал плечами, имея в виду то ли «не за что», то ли «а как иначе», то ли еще что-то.

— Вам знакомо понятие символизма? — все-таки спросил он, помолчав какое-то время.

— Знакомо, — резко ответила Нэрданель. Еще не хватало, чтобы принц возомнил, будто она неотесанная идиотка.

— Наверное, недостаточно хорошо, — пожал плечами Куруфинвэ, но без осуждения, просто констатируя. — За сюжетом стоит нечто большее, чем сам сюжет. Как за пустотой и чернотой этой комнаты или, взять хотя бы, вашей вуалеткой.

— Я знаю, что такое символизм, — с нажимом повторила Нэрданель и потрогала вуалетку: поднятая на край шляпки, она не должна была ничего значить, просто не мешала смотреть. — Но мне больше по душе честное и настоящее изображение. Без экивоков. Оно изображает мир, как он есть.

— Очень в вашем духе.

— Почему?

— Как я уже сказал: безжалостно правдива.

Нэрданель позволила себе сдержанно улыбнуться.

— Возможно, вы в чем-то правы. Я не люблю ничего приукрашивать. Мир — в широком смысле — должен сам видеть свои изъяны и сам же становиться лучше.

— Я бы здесь поспорил, — покачал головой Куруфинвэ. — О стремлениях украсить, задачах художника и так далее. Но не думаю, что будет интересно: вы ведь себе же противоречите… — увидев немой вопрос в глазах собеседницы, он уточнил: — Портрет моей дорогой сестрицы — она прожужжала все уши. Очередная нарядная каменная девочка.

— Я невысокого мнения о своих рисунках, — все-таки ощущая себя задетой, ответила Нэрданель.

— И это правильно. Но, возможно, лекции в Университете пойдут вам на пользу.