Любой наблюдавший за двумя мужчинами, которые сидели у эркерного окна, увидел бы, что один из них, моложе и крупнее, протягивает другому телефон, а тот с мертвенно-бледным лицом смотрит на экран.

Эта сцена могла бы показаться тревожной.

Очертания Монреаля выглядели призрачными из-за снегопада, когда Жан Ги ехал по новому мосту Самюэля де Шамплена. Еще несколько минут – и машина остановилась перед Университетом Макгилла. Здания кампуса окружали парковую зону в самом центре города. Рейн-Мари поддерживала прежние знакомства, и глава Библиотеки Ослера встретила гостей у входа в Макинтайр-билдинг.

– Bonne annee, – сказала Мэри Хейг-Йерл, и женщины расцеловались в обе щеки.

– Bonne annee, – ответила Рейн-Мари. – Спасибо, что открыли для нас библиотеку.

– Вы же сказали: дело важное.

Рейн-Мари начала представлять своих спутников:

– Это Мирна Ландерс. Доктор Ландерс…

– Известный психолог; да, мы знакомы. – Доктор Хейг-Йерл пожала руку Мирне.

– Прошу прощения, я вас не помню.

– Это было на коктейле в библиотеке, мы праздновали учреждение новой кафедры в отделении феминологии, – пояснила доктор Хейг-Йерл. – Рада вас видеть. Слышала, вы отошли от дел, переехали в деревню, но не знала, что вы знакомы с Гамашами.

– Мы соседи. Друзья, – подтвердила Мирна.

Потом Рейн-Мари представила Жана Ги Бовуара из Surete.

– Значит, речь идет о покушении на Эбигейл Робинсон в Universite de l’Estrie несколько дней назад, – сказала доктор Хейг-Йерл, когда они поднимались на третий этаж современного здания.

– И об убийстве прошлой ночью, – добавил инспектор Бовуар.

Доктор Хейг-Йерл остановилась в коридоре перед входом в библиотеку.

– Убийство? Ее кто-то убил? – В ее интонации явственно слышалось отвращение перед насилием, к которому примешивалось облегчение: для нее потеря явно была невелика.

– Вы еще не слышали эту новость? – спросила Рейн-Мари.

– Нет. Я стараюсь не слушать новости по праздникам. А что случилось?

– Убили не профессора Робинсон, – сказал Бовуар. – Убили ее помощницу и подругу. Женщину по имени Дебора Шнайдер.

Они задержались у закрытых дверей в библиотеку.

Двери были огромными – такие больше подходили для крепости, нежели для библиотеки. Высотой не менее пятидесяти футов, сделанные из тяжелого старого дерева, они резко контрастировали со зданием из стекла и бетона.

Бовуар по фильмам, которые смотрел поздним вечером, знал, с чего начинаются многие хорроры: наивные люди стоят перед громадными, старыми, запертыми дверями.

Как часто он шептал, глядя на экран: «Не входите туда, не входите».

Но они, конечно, всегда входили.

Доктор Хейг-Йерл отперла двери – и они вошли.

Святой идиот сидел, прислонившись к спинке стула и прижимая костяшки тонких пальцев к губам.

Арман остановил запись и опустил телефон. Доктор Жильбер смотрел мимо него в освинцованное стекло на лес и холмы вдали.

– Закончили, доктор Жильбер?

Голос официанта напугал Винсента, вернул его к реальности. Он посмотрел на свою пустую тарелку:

– Oui.

Когда молодой человек унес посуду, Винсент Жильбер перевел взгляд на Гамаша. Молча. Не потому, что ждал, когда заговорит старший инспектор, просто не знал, что сказать. С чего начать.

Он открыл рот, сделал глубокий-глубокий вдох, выдохнул. Потом снова сомкнул губы.

Наконец, когда принесли кофе, Жильбер произнес:

– Я был там.

Арман понимал: это говорилось не для подтверждения очевидного. Это была пауза перед прыжком.

– Все сказанное мной ранее – правда. Я пошел на лекцию, вовсе не преследуя некую тайную цель. И определенно не для того, чтобы навредить Робинсон.

«Не навреди». Арман много лет считал, что это слова из клятвы Гиппократа. И только недавно понял, что это не так.

Фраза «не навреди» присутствует в писаниях Гиппократа, но в другом тексте. Посвященном эпидемиям.

– Вы знаете, что на этом видео, – сказал Гамаш. – Не только доказательство вашего присутствия.

– Да.

Видео, обнаруженное Жаном Ги и снятое осветителем из будки, расположенной довольно высоко над полом старого спортзала, ясно свидетельствовало о том, что произошло.

Полицейские увидели Винсента Жильбера в шапочке «Канадиенс», натянутой почти на глаза, – очевидно, тот не хотел, чтобы его легко опознали. Когда совсем близко от него затрещали хлопушки, он пригнулся. Явно был удивлен.

Потом он выпрямился и вместе с остальными посмотрел на сцену; Гамаш тем временем успокаивал слушателей, говорил, что это не стрельба.