Арман показал на книгу:

– Пол Робинсон просил вас приглядеть за его дочерью. Он был исполнен вечной благодарности по отношению к вам. Убить ее вы не могли, но должны были остановить кампанию Эбигейл по принудительной эвтаназии. Плохо было уже и то, что она получает такую широкую поддержку, но на вечеринке вы внезапно поняли, что у вашей гостьи есть способ заткнуть рот Винсенту Жильберу.

– Он работал с Юэном Камероном, – вмешался Бовуар. – Об этом никто не знал, кроме вас. Однако позднее профессор Робинсон тоже выведала про это.

– Значит, я убила Дебби, чтобы защитить Винсента Жильбера? А это-то как можно пришить к делу?

– Вы умеете решать проблемы, мыслить рационально, – сказал Гамаш. – Вы, возможно, поняли: Эбигейл собирается предъявить Жильберу обвинение, что она практически и сделала на вечеринке. А следовательно, у нее должно быть и какое-то доказательство. И это доказательство находится у Дебби, она ведь все бумаги носила при себе.

– Ага, теперь понимаю. Я ударила ее по голове, украла бумаги и сожгла. Это ваша версия? – (Гамаш в подтверждение развел руками.) – Вы, Арман, сделали несколько так называемых логических скачков. Будь вы моим студентом, экзамен вы бы не сдали. Самое грубое допущение заключается в том, что моя любовь к Винсенту Жильберу настолько сильна, что я готова на убийство ради защиты его эго.

– Не ради защиты его эго, а ради защиты его самого от его эго. Вы боялись, что Жильбер поддастся на шантаж. Поддержит то, что продвигает Эбигейл.

– Политики уже карабкаются на борт, – сказал Бовуар. – Все больше людей говорят о поддержке ее идей.

– Если бы выдающийся ученый, известный гуманист одобрил предложения профессора Робинсон, то он мог бы стать сотой обезьяной.

– Кем-кем?

– Не исключено, что именно его поддержка привела бы к переломному моменту в пользу идей Робинсон. Вы не могли допустить этого. Вы готовы на все, чтобы защитить того, кого любите.

– Винсента Жильбера? – Она рассмеялась.

– Non. Не Жильбера. Вы знали: если Эбигейл добьется своего, Жан-Поль встанет в очередь на убийство из милосердия.

Колетт выпрямилась. Вздернула подбородок. Но ничего не сказала.

– Настоящий мотив, последний толчок вам дала необходимость защитить его, – сказал Арман. – И этот мотив – любовь.

– Значит, Эбигейл призналась в том, что знает про отцовское письмо, – сказал Бовуар.

Они снова спустились в подвал обержа. Здесь они были отрезаны от остального мира. В этом ограниченном пространстве все важные разговоры крутились вокруг подозрений и подозреваемых. И если рассматривать расследование как театральную постановку, то сегодня на сцене было довольно многолюдно.

– Она сделала это без особой радости, но, когда я показала ей то, что ты прислал, ей трудно было отпираться, – ответила Изабель.

– По крайней мере, теперь мы знаем, что случилось с Марией, – произнес Бовуар. – И этот мотив в расследовании убийства Дебби Шнайдер теперь исключается.

– Точно ли знаем? – с сомнением проговорила Изабель.

Арман и Жан Ги повернулись к ней.

– Ну хорошо. – Жан Ги подтолкнул к Изабель по столешнице письмо Пола Робинсона в полиэтиленовом пакете. – В этой предсмертной записке есть одна зацепка.

– Но является ли записка признанием?

Теперь Бовуар рассмеялся, потом подозрительно взглянул на нее:

– Конечно является.

– А ты что думаешь, Изабель? – спросил Гамаш.

– Что-то в этом письме меня зацепило. – Она подтянула пакет к себе.

Гамаш обогнул стол, остановился рядом с Изабель, Бовуар подошел к ней с другой стороны.

– Почему Пол Робинсон не оставил записку при себе? – спросила она. – Большинство самоубийц так и поступают. Не все, но большинство. Или же он мог легко сделать копию этой записки и положить ее в банковскую ячейку. На тот случай, если оригинал потеряется. Все говорят о нем как о дотошном ученом. Почему же он не позаботился о том, чтобы у такого важного сообщения была копия? И зачем писать Колетт, а не Эбигейл? Она уже вышла из детского возраста – ей к тому времени исполнилось двадцать.

– Может быть, он хотел, чтобы рядом с ней был кто-то близкий, когда она будет читать это письмо, – сказал Гамаш.

– Возможно. Но он мог вложить в конверт отдельное письмо для Эбигейл, в котором мог бы написать, что любит ее и просит прощения. Как будет реагировать молодая женщина, узнав, что из-за нее отец убил ее сестру, а потом покончил с собой? Неужели была необходимость сообщать ей об этом?

– Да, все это кажется странным, – согласился Жан Ги. – Я говорю: зачем вообще признаваться в таком ужасном поступке спустя столько лет?