– Я бы сказал, что подтягиваются еще сто пятьдесят, ну, может, сто восемьдесят человек. Они довольно возбуждены. Кто-то толкается, но пока реальных драк нет.

– Сколько уже в зале? – спросил Гамаш.

– Мы насчитали четыреста семьдесят.

– Вы знаете максимальное количество. Что, по-твоему, произойдет, когда наберется это число?

– Трудно сказать. Приходят семьями, приводят детей. Хотя не понимаю, зачем тащить сюда ребенка?

– Согласен.

Итак, в зале дети. Гамаш проинструктировал своих людей в этом отношении: безопасность младшего поколения – самая важная задача, если события начнут разворачиваться по худшему сценарию.

Конечно, все могло обернуться настоящим кошмаром. При возникновении чрезвычайной ситуации люди, стремясь поскорее покинуть какое-либо помещение или пробраться в него, нередко устраивали смертельную давку. И самыми уязвимыми были дети.

– Оружие у кого-нибудь в толпе есть?

– Ни огнестрельного, ни холодного, – доложил Бовуар. – Несколько бутылок. И мы конфисковали кучу плакатов. Людей это сильно злило. Можно подумать, будто в Хартии прав и свобод прописано, что и в каких количествах можно приносить в переполненный зал, если вы принадлежите к какому-то клубу по интересам.

Он посмотрел на груду плакатов, брошенных на снег у кирпичной стены.

Большинство из них были самодельными. Почему-то более зловещими казались плакаты с надписью цветными карандашами: «Ca va bien aller».

«Все будет хорошо».

От одного этого кровь Бовуара закипала. Активисты присвоили фразу, которая во время недавней пандемии обещала утешение. А теперь они извратили ее, выдавая за некое тайное послание, скрытую угрозу. И хуже того – заставляли своих детей произносить эти слова.

Он посмотрел на толпу и увидел, как некоторые из собравшихся проталкиваются вперед, боясь, что не попадут внутрь, в отличие от противников.

– Напряжение нарастает, patron, – сказал Бовуар. – Я думаю, пора закрыть вход.

– Merci, – произнес Гамаш и вздохнул.

Он, безусловно, принял во внимание совет Бовуара и даже считал, что тот, вероятно, прав, однако должен был признаться самому себе, что в данном конкретном случае не доверяет суждению своего заместителя. Оно, без всяких сомнений, окрашивалось личными чувствами. Именно поэтому он, невзирая на возражения Бовуара, предписал ему находиться у входа, а не внутри, не в зале.

Гамаш посмотрел на часы. Без пяти четыре.

Настало время действовать. Запретить или допустить.

Он еще раз оглянулся и посмотрел на двух женщин средних лет. Они стояли друг возле друга в темноте кулис.

Та, что слева, в черных слаксах и серой водолазке, держала в руках блокнот-планшет и явно волновалась.

Но внимание Гамаша привлекла другая женщина.

Профессор Эбигейл Робинсон кивала, слушая собеседницу. Она положила руку на предплечье коллеги и улыбалась. Она сохраняла спокойствие. И сосредоточенность.

На ней был голубой кашемировый свитер и юбка цвета верблюжьей шерсти до колена. Пошитая на заказ. Простая, классическая. Такую юбку, подумал Гамаш, вполне могла бы надеть его жена Рейн-Мари.

Мысль эта была не очень приятна.

Именно из-за Эбигейл Робинсон, университетского профессора, специалиста по статистике, все эти люди в морозный декабрьский день вышли из дому и собрались здесь.

Они могли бы кататься на лыжах или на коньках, могли бы сидеть у камина с чашкой горячего шоколада. Но предпочли другое: набиться в этот зал, толкать и пихать друг друга. В надежде получше разглядеть этого специалиста по статистике.

Одни пришли поддержать ее, другие – освистать и выразить свой протест. Третьи – чтобы послушать, четвертые – чтобы забросать критическими вопросами.

А некоторые – может быть, кто-то один, – чтобы сделать кое-что похуже.

Старшему инспектору еще предстояло познакомиться с этой женщиной, которая собиралась выйти на сцену, хотя ее помощница, представившаяся как Дебби Шнайдер, подошла к нему, как только они с профессором тут появились, и предложила нечто, похожее на любезность: беседу тет-а-тет.

Он отказался, объяснив, что должен работать. И приступил к своим обязанностям.

Но он был честен перед собой и в глубине души признавал, что, будь это кто-нибудь другой, он бы с удовольствием согласился на разговор. Сам бы попросил об этом, чтобы рассказать о мерах безопасности. Определить некоторые правила. Заглянуть в глаза и установить личный контакт между защитником и подзащитным.

Впервые за всю карьеру он вежливо отказался познакомиться с человеком, за жизнь которого нес ответственность. Вместо этого он обговорил все меры безопасности с мадам Шнайдер и тем ограничился.