– Ты не уволен, – сказал старший инспектор, прочитав выражение его лица. – Я не упомянул тебя в отчетах, которые отправил сегодня вечером.

– Вы солгали?

– Грех упущения. Я не видел, что может выиграть Surete или публика от того, что великолепный полицейский будет уволен за один промах, от которого не случилось никакого вреда.

– Если это выяснится, вас уволят, – сказал Бовуар.

– Меня уже увольняли, – кивнул Гамаш. – Подозреваю, им наскучило менять имя на дверной табличке. Послушай, Жан Ги, это моя вина. Если я защищал чужого человека, то ты защищал собственную дочь. Ты дал мне понять это предыдущим вечером. Предупредил меня. И ты был прав. Она нуждается в защите. Это дело твоей жизни. Важное дело.

– Я нарушил приказ, – проговорил Бовуар.

– Я знаю. Слушай, ты хочешь быть уволенным? – Когда Бовуар отрицательно покачал головой, Гамаш сказал: – Bon, тогда перестань спорить. Прими это как данность.

– Merci. – Потом Жана Ги осенило. – Этим делом займется отдел тяжких преступлений? Это же не убийство. Не наша сфера расследования.

– Non. Я попросил, чтобы расследование было поручено нам. И получил согласие.

Жан Ги начал было спрашивать, почему Гамаш захотел вляпаться в такую грязь, но остановился на полуслове. Он понял.

Если за дело возьмутся сотрудники отдела тяжких преступлений, они точно выяснят, что произошло. И обнаружат, что Бовуар пренебрег своим долгом.

Гамаш хотел защитить его. Но Жан Ги подозревал, что его интерес этим не исчерпывается.

Арман Гамаш хотел узнать побольше об Эбигейл Робинсон. Знание было силой, а ему требовалось как можно больше силы, чтобы оградить от зла внучку и всех, подобных ей. И непохожих на нее.

Жан Ги посмотрел в сторону камина – возле него сидела Хания Дауд, эта выдающаяся женщина. Женщина, которая, рискуя жизнью, столько людей привела в безопасное место. В особенности детей. И при этом потеряла своих.

Он слегка поклонился ей.

Арман, понимая, что происходит в голове у зятя, встал и оттащил стол от угла, освобождая пленника.

– Ты вот ничуть не похож на меня, – сказал он. – Но все же ты мой сын.

Оливье и Габри присоединились к женщинам, и теперь все поднялись, чтобы поздороваться с Арманом и Жаном Ги. Даже Рут.

Обнимая старуху, Жан Ги ощутил птичьи кости под свитером, дырявым от моли, и ему подумалось, что, может быть, безумная старая поэтесса и есть мать Розы.

– Мы тут нахулиганили, patron, – сказал Арман, обращаясь к Оливье и показывая на куски пирога, лежащие на полу. – Можем убрать.

– Не беспокойтесь. Я уберу. У меня есть система утилизации. – Он посмотрел на Рут.

Не поднялась вместе со всеми только гостья в ярком, пурпурном с золотом кафтане и в хиджабе.

– Я хочу представить вас Хании Дауд, – сказала Мирна. – Хания, это наши друзья Арман Гамаш и Жан Ги Бовуар.

Теперь, с близкого расстояния, Жан Ги видел, что на самом деле женщина довольно молода. А выглядела она гораздо старше из-за рубцов на лице и усталых глаз.

Хания Дауд уставилась на них:

– Вы – полиция.

– Да. И соседи, – сказал Арман. – Для меня честь познакомиться с вами, мадам.

Он чуть наклонил голову, но руки не подал, зная, что она отвергнет рукопожатие.

Несколько секунд она смотрела на него, потом произнесла:

– Не люблю полицию.

– Я вас в этом не виню. Я бы тоже не любил полицию, если бы мне, как вам, довелось пройти через такие испытания.

Она улыбнулась ему.

– Я встречала людей, мужчин, похожих на вас. Достойных. Думающих. Наделенных властью. Вы прирожденный лидер, да? – Хания оглядела остальных женщин, и те кивнули. Она подалась вперед и понизила голос, отчего Гамашу пришлось нагнуться, чтобы услышать ее слова. – А еще я знаю, как вы используете свою власть и что вы делаете, чтобы ее удержать. Меня вы не обманете.

– Я и не пытаюсь, – прошептал он в ответ ей. – Вы меня не знаете, мадам Дауд. Надеюсь, ваше отношение ко мне изменится в течение ближайших дней. – Он выпрямился. – Уже поздно, и все мы устали. Надеюсь, вы хорошо выспитесь. Может быть, утром все будет выглядеть иначе.

– Исчезнет снег? Появятся цветы, зазеленеет травка? – Она повернула голову к окну. – Никогда не видела более мрачного ландшафта.

– Нет, – сказал Гамаш. – Снаружи ничего не изменится, но внутри – вероятно. Во всяком случае, можно надеяться на это.

– Можно не только надеяться. При желании мы способны на большее, старший инспектор. Одной надежды бывает мало.

Когда она улыбалась, шрамы от порезов на ее лице становились заметнее.

– Так вы знаете, кто я, – сказал Гамаш. – Вы назвали меня старшим инспектором.

– Мне известна ваша должность, и да, посмотрев новости по телевизору, я вполне представляю, кто вы. И какой вы. – Хания Дауд пробормотала что-то в сторону камина.

– Excusez-moi? [37] – не понял Гамаш.