– Я нашла кое-что в вещах вашей матери, – сказала она, закрывая тему убийства.

Ей послышался какой-то шум внизу, в подвале.

– Что-то ценное?

Ошибиться было невозможно – в голосе Сьюзан Гортон звучала надежда.

– Не то чтобы ценное. Скорее загадочное.

– В каком смысле – загадочное?

– Мы можем присесть?

Они нашли две коробки с книгами, достаточно прочные, чтобы на них можно было устроиться, после чего Рейн-Мари сняла крышку с коробки, которую привезла.

Сьюзан заглянула внутрь, отпрянула:

– Куколки?

– Обезьянки. Много обезьянок. – «Может быть, сотня», – подумала Рейн-Мари, но не произнесла этого вслух. – Вы не знаете, откуда у вашей матери такая страсть к обезьянкам?

– Обезьянки? Ну, может, они ей нравились? Люди все время что-то собирают.

– Это было не хобби. – Рейн-Мари достала из коробки бумаги, показала их дочери. – Видите? Она не собирала обезьянок. Она их рисовала.

Сьюзан будто по-настоящему разволновалась.

– Это имеет какое-то значение?

– Может, и нет, но вы просили меня перебрать ее вещи и попытаться привести их в порядок. Вашей матери эти обезьянки казались чем-то важным.

– Возможно. Это странно, но под конец жизни она совершала много всяких странностей.

– Вот об этом-то я и хотела с вами поговорить. Видите ли, ваша мать начала собирать эту коллекцию задолго до наступления старости. Как мне удалось установить, самые ранние изображения появились в середине шестидесятых. Она была еще довольно молодой женщиной. Вот эту обезьянку она нарисовала на счете из монреальского отеля. В то время в вашей семье ничего не случилось?

– Я была совсем крошкой, – сказала Сьюзан. – Понятия не имею, случилось что-нибудь или нет.

Рейн-Мари бросила взгляд на свою собеседницу, – похоже, та была немногим старше нее самой.

– Ваша мать читала вам когда-нибудь «Любопытного Джорджа»?

– Что? Нет. Это книга?

Рейн-Мари достала книгу в желтой обложке, на которой была нарисована счастливая обезьянка. Книжку явно никогда не открывали и не читали.

– Почему ваша мать купила эту книгу, но так и не прочла ее вам?

Рейн-Мари перевернула «Любопытного Джорджа» корешком вверх, раскрыла и потрясла. Она нередко находила между страницами в книгах, подаренных Bibliotheque et Archives Nationales du Quebec [88] , разные вложения. Документы. Письма. Даже деньги.

Обе женщины не сводили глаз с книжки, но из нее ничего не выпало.

Рейн-Мари положила «Джорджа» на коробку и сказала:

– Мне кажется, ваша мать что-то скрывала от вас. Вам не приходит в голову почему?

– Прошу прощения, но я впервые о таком слышу.

– Вы не возражаете, если я посмотрю ваш дом?

Сьюзан, хотя и удивилась, ответила:

– Бога ради, сколько угодно. А мне нужно паковаться.

Через двадцать пять минут, пройдя по всему дому, Рейн-Мари остановилась перед кроватью Энид Гортон. Перед ее смертным одром, как выяснилось потом.

Она огляделась – не видит ли ее кто-нибудь, – легла на кровать, повернулась на бок и подняла руку.

Ее выставленный, как карандаш, палец коснулся темной черточки на обоях с рисунком в виде розовых бутонов. Она не являлась фабричным браком. Это была царапина.

– Эй, что вы делаете? – раздался в дверях сердитый мужской голос.

Под глазами у них залегли глубокие тени, движения были вялыми. Судя по всему, ни Эбигейл Робинсон, ни Колетт Роберж не спали этой ночью. Обе выглядели ошарашенными, будто контуженными.

Но это не означало, что одна из них не является убийцей. Гамашу подумалось, что тот, кто убил Дебби Шнайдер, в начале того дня или даже вечера ничего такого не планировал.

Для него или для нее это убийство было таким же потрясением, как и для всех остальных.

Они втроем уселись у камина в кухне, остро ощущая, что среди них кого-то не хватает.

– Есть какой-нибудь прогресс, Арман? – спросила Колетт.

– Мы собираем улики, информацию. И мне нужно больше информации от вас, профессор Робинсон.

– Да. Сколько угодно.

– Почему вы на самом деле приехали сюда?

Эбигейл Робинсон ждала вопроса о Дебби Шнайдер и потому на какое-то мгновение потерялась.