Она держала пуговицу двумя пальцами, вытянув руку, словно пуговица воняла.

– И что мне с этим делать?

– Беспокоиться по данному поводу нет нужды, – сказал он, взяв у нее пуговицу. – Можно это дело спустить на тормозах. Я могу переговорить с профессором Робинсон и напомнить ей о вашем электронном письме. Вы можете переслать его мне?

– И скажите ей, чтобы она все деньги, которые заработала на моей поэзии, отправила в Лапорт.

Он улыбнулся:

– Я ее попрошу. Если у меня ничего не получится, обратитесь к своему адвокату.

– У меня нет денег.

– Об этом можете не волноваться. Расходы на адвоката войдут в сумму иска. – Он наклонился и прошептал: – Вы всегда можете продать немного вашей травки.

Она рассмеялась.

– Нынче спрос на сныть невелик. – Потом посерьезнела и сказала: – Merci, Арман.

Они оба знали, что ему за это могут предъявить обвинение в конфликте интересов. Но Гамаш, как в свое время его отец, понимал, что иногда конфликт интересов необходим.

Арман, так же как Изабель, обошел оберж сзади и лишь после этого направился внутрь.

Он прошелся по лыжне, по которой много раз катался с друзьями зимними днями в молчаливом лесу, где тишину нарушает только звук скольжения длинных узких лыж по снегу: шшшшш-шшшшш-шшшшш. Ритмический, способствующий размышлениям. Над головой сквозь ветки пробивается солнце…

Шшшшш-шшшшш-шшшшш.

Они проходили по лыжне несколько километров, потом поворачивали назад и заканчивали прогулку в бистро. Отстегнув лыжи, прислоняли их к стене, входили с раскрасневшимися щеками внутрь, садились у открытого огня и пили горячий шоколад, или виски, или ромовый пунш. И поддразнивали друг друга: ну ты, парень, и запыхался.

Но сегодня тяжелые сапоги Армана вытаптывали узкую лыжню, ведущую к палатке. Полицейские Surete прочесывали лес в поисках орудия убийства или каких-то улик, которые легче заметить при дневном свете.

Услышав чьи-то шаги, старший агент повернулся и хотел было уже прогнать искателя диковинок. Но, увидев, кто идет по тропе, старший и остальные агенты выпрямились и отдали честь.

– Bonjour, – сказал Гамаш. – Bonne annee. Нашли что-нибудь?

– Пока ничего, patron.

Он зашел в палатку. Там стояла какая-то пугающая тишина. Он остановился на том месте, где рассталась с жизнью Дебби Шнайдер, и огляделся. Потом на секунду закрыл глаза, представляя себе то, что невозможно увидеть. Затем покинул палатку и быстрым шагом направился в оберж.

Остановившись у лестницы, ведущей в подвал, он задумался, посмотрел вниз. Его взгляду предстали не ярко освещенные ступеньки и не свежевыкрашенные стены, а склеп. В одно мгновение он перенесся в прошлое, в тот час, когда впервые преследовал призраков старого дома Хадли и загнал их в эту поганую нору.

Он увидел плотные сети паутины, скелеты отравленных крыс, заползших умирать в угол.

Он снова ощутил запах разложения, гниения, который ударил ему в нос, когда он направил луч фонарика глубже в темноту. Толстенные электрические провода, свисавшие с балок, касались его головы. Лица. Плеч.

Вдруг провода начали шевелиться. И он понял, что подвал кишит змеями.

А потом увидел и кое-что похуже.

Но теперь он сказал себе, что те воспоминания принадлежат прошлому. Другому времени. Другому месту. И все же, спускаясь, он чувствовал холодок, который поднимался, как вода в наводнение, от щиколоток к коленям. К животу, груди.

Потом холодок достиг шеи, накрыл его с головой… И на миг Арману показалось, что он сейчас утонет в воспоминаниях.

– Patron, – раздался голос Жана Ги словно откуда-то издалека.

Арман почувствовал чью-то руку на своем предплечье.

– Вы как будто не спешили, – сказал Жан Ги; голос его звучал легко, но хватка была крепкой. – Изабель решила, что вы вернулись в постель, но я вас защитил. Сказал, что вы, вероятно, забыли, где мы.

– Merci.

Они оба знали, что это не добродушная поддевка, это спасение. Благодаря Жану Ги призраки отступили назад в стены. Назад в память. Там их настоящее место. Он снова контролировал реальность.

Но, спускаясь вглубь подвала, Арман отмечал неровности на грубой каменной стене, похожие на очертания попавших в ловушку существ, которые стремятся вырваться на свободу. Как это свойственно всем монстрам из прошлого.

Люди в бистро разговаривали вполголоса. К этому времени даже те, кто не присутствовал на вчерашней вечеринке, знали о случившемся.

Габри решил сегодня отказаться от своего розового передника с рюшками, который надевал, чтобы досадить Оливье, – тот все еще хотел, чтобы его принимали за натурала.

– На случай, если его отец решит без предупреждения заглянуть сюда, – пояснил Габри, – как он это всегда делает.

– Ты хочешь сказать, что Оливье так и не сообщил семье, что он гей? – спросила Клара.