– - Ну, нет, он не убил бы.

– - Твоя правда: мог он убить меня, -- сам жив бы остался.

– - Тебе его жалко?

Бродяга посмотрел на меня, и взгляд его сверкнул враждой.

– - . Уйди ты! что тебе надо?
– - сказал он и потом прибавил, понурив голову: -- Такая уж моя линия!..

– - Какая?

– - А вот такая же... Потому как мы с измалетства на тюремном положении...

– - А бога ты не боишься?

– - Бога-то?
– - усмехнулся бродяга и тряхнул головой.
– - Давненько что-то я с ним, с богом-то, не считался... А надо бы! Может, еще за ним сколько-нибудь моего замоленного осталось... Вот что, господин, -- сказал он, переменив тон: -- ничего этого нам не требуется. Что ты пристал? Говорю тебе: линия такая. Вот теперь я с тобой беседую как следует быть, аккуратно. А доведись, в тайге-матушке или хоть тот раз, в логу, -- тут опять разговор был бы иного роду... Потому -- линия другая... Эхма!

Он опять встряхнул своими русыми волосами.

– - Нет ли, господин, табачку покурить? Страсть курить охота!
– заговорил он вдруг как-то развязно; но мне эта развязность показалась фальшивой.

Я дал ему папиросу и вышел на крыльцо. Из-за лесу подымалось уже солнце. С "Камня" над логом снимались ночные туманы и плыли на запад, задевая за верхушки елей и кедров. На траве сверкала роса, а в ближайшее окно виднелись желтые огоньки восковых свечей, поставленных в изголовье мертвого тела.

1882