Тотчас же явился мужичок небольшого роста, с жидкой бородкой и плутоватыми глазами. Выражение лица представляло характерную смесь добродушия и лукавства, но в общем впечатление от этой фигуры было приятное и располагало в пользу ее обладателя. Худой зипунишко и вообще рваная, убогая одежонка не обличали особенного достатка. Войдя в избу, он поклонился, потом выглянул за дверь, как бы желая убедиться, что никто не подслушивает, и затем подошел ближе. Казалось, в сообществе с Проскуровым он чувствовал себя не совсем ловко и даже как будто в опасности.

– - Здравствуй, здравствуй, Евсеич, -- сказал чиновник радушно.
– - Ну, что? Птица-то у нас не улетела?

– - Пошто улетит?
– - сказал Евсеич, переминаясь.
– - Сторожим тоже.

– - Пробовал ты с ним заговаривать?.. Что говорит?

– - Пробовал-то пробова-ал, да, вишь, он разговаривать-то не больно охоч. Перво я к нему было добром, а опосля, признаться, постращал-таки маленько! "Что, мол, такой-сякой, лежишь ровно статуй? Знаешь, мол, кто я по здешнему месту?" -- "А кто?" -- спрашивает.
– - "Да начальство, мол, вот кто... сотский!" -- "Этаких, говорит, начальствов мы по морде бивали..." Что ты с ним поделаешь? Отчаянный!.. Известно, жиган!

– - Ну хорошо, хорошо!
– - перебил нетерпеливо Проскуров.
– - Сторожите хорошенько. Я скоро вернусь.

– - Не убегет. Да ен, ваше благородие, -- надо правду говорить, -смирной... Кою пору все только лежит да в потолок смотрит. Дрыхнет ли, так ли отлеживается, -- шут его знает... Раз только и вставал-то: поесть бы, сказывает, охота. Покормил я его маленько, попросил он еще табачку на цыгарку да опять и залег.

– - Ну и отлично, братец. Я на тебя надеюсь. Если приедет фельдшер, посылай на место.

– - Будьте благонадежны. А что я хотел спросить, ваше благородие...

Евсеич опять подошел к двери и выглянул в сени.

– - Ну, что еще?
– - спросил Проскуров, направлявшийся было к выходу.

– - Да, значит, теперича так мы мекаем, -- начал Евсеич, политично переминаясь и искоса посматривая на меня, -- теперича ежели мужикам на них налегнуть, так в самую бы пору... Миром, значит, или бы сказать: скопом.

– - Ну?
– - сказал Проскуров и нагнул голову, чтобы лучше вслушаться в бессвязное объяснение мужика.

– - Да как же, ваше благородие, сами судите! Терпеть не можно стало; ведь беспокойство! Какую теперича силу взяли, и все нипочем... Теперича хоть бы самый этот жиган... Он что такое? Можно сказать -- купленый человек; больше ничего, что за деньги... Не он, так другой...

– - Справедливо, -- поощрил Проскуров, очевидно, сильно заинтересованный.
– - Ну, продолжай, братец. Ты, я вижу, мужик с головой. Что же дальше?

– - Ну, больше ничего, что ежели теперича мужики видели бы себе подмогу... мы бы, может, супротив их осмелились... Мало ли теперича за ними качеств? Мир -- великое дело.

– - Что ж, помогите вы правосудию, и правосудие вам поможет, -- сказал Проскуров не без важности.

– - Известно, -- произнес Евсеич задумчиво.
– - Ну, только опять так мы, значит, промежду себя мекаем: ежели, мол, теперича вам, ваше благородие, супротив начальников не выстоять будет, тут мы должны вовсе пропасть и с ребятами. Потому -- ихняя сила...

Проскуров вздрогнул, точно по нем пробежала электрическая искра, и, быстро схватив фуражку, выбежал вон. Я последовал за ним, оставив Евсеича в той же недоумевающей позе. Он разводил руками и что-то бормотал про себя.

А Проскуров садился в повозку в полном негодовании.

– - Вот так всегда!
– - говорил он.
– - Все компромиссы, всюду компромиссы... Обеспечь им успех, тогда они согласны оказать поддержку правосудию... Что вы на это скажете? Ведь это... это-с -- разврат, наконец... Отсутствие сознания долга.

– - Если уж вы обратились ко мне с этим вопросом, -- сказал я, -- то я позволю себе не согласиться с вами. Мне кажется, они вправе требовать от "власти" гарантии успеха правого дела на легальном пути. Иначе в чем же состоит самая идея власти?.. Не думаете ли вы, что раз миру воспрещен самосуд, то тем самым взяты известные обязательства? И если они не исполняются, то...

Проскуров живо повернулся в мою сторону и, по-видимому, хотел что-то сказать, но не сказал ничего и глубоко задумался.

Мы отъехали верст шесть, и до лога оставалось не более трех, когда сзади послышался колокольчик.

– - Ага!
– - сказал Проскуров, -- едет без перепряжки. Ну, да тем лучше: не успеет повидаться с арестованным. Я так и думал.

VII. Заседатель

Солнце задело багряным краем за черту горизонта, когда мы подъехали к логу. Свету было еще достаточно, хотя в логу залегали уже густые вечерние мороки. Было прохладно и тихо. "Камень" молчаливо стоял над туманами, и над ним подымался полный, хотя еще бледный, месяц. Черная тайга, точно заклятая, дремала недвижимо, не шелохнув ни одною веткой. Тишина нарушалась только звоном колокольчика, который гулко носился в воздухе, отдаваемый эхом ущелья. Сзади слышался такой же звон, только послабее.