Слухи о таком быстром окончании работы, конечно, проникли в музыкальные круги Москвы. Экзамен ожидался многими с громадным нетерпением. Никто, вероятно, не сомневался в том, что опера будет одобрена комиссией, но блестящая оценка ее превзошла, кажется, все ожидания. Прослушав оперу, исполненную Сергеем Васильевичем на фортепиано, и познакомившись с партитурой, члены комиссии во главе с Аренским, Танеевым и Альтани (дирижер оперы в Большом театре) тут же горячо поздравили Сергея Васильевича с блестящим окончанием консерватории, а совет консерватории присудил ему Большую золотую медаль. Со времени учреждения консерватории такая награда по классу композиции присуждалась только третий раз (до Сергея Васильевича ее получили Танеев и Корещенко). Но едва ли не самым радостным событием этого дня для Сергея Васильевича было его полное примирение со Зверевым, который после экзамена подошел к нему и, обняв и поцеловав его, снял с себя золотые часы и подарил их Сергею Васильевичу в знак примирения. С часами этими Рахманинов не расставался до конца жизни и всегда носил их. Только когда у него не хватало денег на жизнь, он временами закладывал их, но при первой же получке денег немедленно выкупал эти часы. Отношения Сергея Васильевича и Зверева до самой смерти последнего оставались хорошими.

Кроме большого морального удовлетворения, полученного молодым композитором, скоро сказались еще и хорошие практические результаты. Рахманиновым заинтересовались руководители Большого театра. Оперу «Алеко» решено было поставить в следующем сезоне на сцене этого театра, а известный издатель Гутхейль обратился к Звереву (а не к Рахманинову, вероятно, из-за его «малолетства») с предложением купить оперу. Зверев направил его для переговоров к Рахманинову, а последний, не имея ни малейшего представления о такого рода «сделках», обратился за советом к П.И. Чайковскому. Такое из ряда вон выходящее в те времена предложение со стороны издателя удивило и обрадовало Чайковского. Он посоветовал композитору взять за оперу столько, сколько предложит ему сам Гутхейль, и, улыбаясь, добавил: «В какие счастливые времена вы живете, Сережа, не так, как мы. Мы искали издателей и отдавали им даром свои сочинения». В результате переговоров с Гутхейлем Рахманинов получил пятьсот рублей за оперу «Алеко», к которой добавил две виолончельные пьесы (Прелюдия и Восточный танец) ор. 2 и Шесть романсов ор. 4. Сумма эта в то время казалась Сергею Васильевичу громадной, и он чувствовал себя почти Крезом.

Окончив в мае консерваторию и получив звание свободного художника, Рахманинов провел лето в Костромской губернии у И. Коновалова. Он был приглашен Коноваловым преподавателем фортепиано к его сыну, Ал. Коновалову. Кроме фортепиано, Коновалов учился одновременно игре на скрипке у профессора консерватории Гржимали.

Вернувшись осенью в Москву, Рахманинов поселился в семье Ю.С. Сахновского.

К 1890/91 году относится первое публичное исполнение оркестровых вещей Рахманинова, в сезоне 1891/92 года Сафонов исполнил Интермеццо, а в 1892/93 году – танцы из оперы «Алеко».

Весной 1893 года в Большом театре состоялась премьера всей оперы «Алеко». Интерес к этому спектаклю был большой. Чайковский, Зверев и другие музыканты ходили на репетиции. Тщательно разученная опера шла под управлением Альтани, а роли исполняли: Дейша-Сионицкая (Земфира), Корсов (Алеко), Клементьев (молодой цыган) и Власов (старик, отец Земфиры). И у публики, и у прессы опера имела большой успех. Арии Земфиры, молодого цыгана, танцы бисировались. На первом представлении в одной из лож сидела старая бабушка Сергея Васильевича – Варвара Васильевна Рахманинова, которую все поздравляли и которая очень гордилась своим внуком. Об успехе оперы можно судить и по тому факту, что Рахманинов получил приглашение из Киева дирижировать своей оперой осенью того же года.

В этом же сезоне 1892/93 года Сергей Васильевич выступил в качестве пианиста в концерте под управлением Главача. Концерт был организован при «Электрической выставке» в Москве.

Это лето 1893 года, которое Рахманинов провел со Слоновым в Харьковской губернии в имении богатого купца Лысикова, было необычайно плодотворным для Рахманинова. За короткий срок, в три-четыре месяца, двадцатилетний композитор написал целый ряд вещей: 1) духовный концерт «В молитвах неусыпающую Богородицу» (это сочинение не было напечатано, но Синодальный хор исполнил его в концерте зимой; рукопись хранилась в Синодальном училище); 2) Фантазию для двух фортепиано ор. 5 (посвящена П.И. Чайковскому), в которую входят следующие части: «Баркарола», «И ночь, и любовь», «Слезы», «Светлый праздник»; 3) Две пьесы для скрипки и фортепиано ор. 6; 4) Шесть романсов ор. 8, 5) симфоническую фантазию «Утес» ор. 7. Последняя вещь была исполнена в том же году Сафоновым в концерте Русского музыкального общества и имела шумный успех.

Вернувшись из Харьковской губернии в Москву, Рахманинов вскоре встретился у Танеева с Чайковским, Ипполитовым-Ивановым и другими музыкантами. Узнав о количестве написанных Рахманиновым вещей, Чайковский, который любил шутить и хорошо относился к Рахманинову, смеясь, заметил, что он вот, бедный, этим летом написал всего одну симфонию (это была Шестая симфония), а вот Сережа сочинил так много (и добавил шепотом: «Наверное, дрянь страшная»). По настоянию присутствующих Рахманинов сыграл «Утес». От исполнения Фантазии для двух фортепиано, посвященной Чайковскому, он отказался, так как очень ценил ее и поэтому не хотел портить впечатление, играя ее на одном рояле. Рахманинов намеревался вскоре сыграть Фантазию с профессором Пабстом в своем концерте. Сделать ему это не пришлось, так как в октябре того же года он скончался. Здесь уместно подчеркнуть тот неослабный интерес и дружеское отношение, которое Чайковский неизменно проявлял к начинающему Рахманинову. Посещение репетиций, советы, поддержка, милые шутки ясно показывали его симпатию к Рахманинову. Когда осенью 1893 года вышли из печати сочиненные весной 1892 или 1893 года Фортепианные пьесы ор. 3 (среди них знаменитая теперь Прелюдия cis-moll, а также «Элегия», «Мелодия», «Полишинель» и «Серенада»), посвященные Аренскому, один из музыкальных критиков, А. Амфитеатров, восторженно отозвался об этих пьесах. В одной из своих статей под заглавием «Многообещающий» он назвал некоторые из них шедеврами. Чайковский при встрече с Рахманиновым, обратившись к нему с улыбкой, отметил эту статью, сказав: «А вы, Сережа, уже шедевры пишете».

Смерть Чайковского была большим ударом для Рахманинова. Она сильно потрясла его. Под влиянием тяжелой утраты он написал свое Элегическое трио ор. 9, окончив его меньше чем через два месяца после смерти Чайковского. Он посвятил это произведение памяти Чайковского, Трио было исполнено в том же сезоне в Малом зале Дворянского собрания в концерте автором, Брандуковым и скрипачом Конюсом.

В 1894 году им были написаны Семь фортепианных пьес ор. 10, посвященных Пабсту, Шесть четырехручных пьес для фортепиано op. 11 и «Цыганское каприччио» ор. 12, исполненное самим автором в симфоническом концерте. Это произведение на темы из народных цыганских песен было создано под влиянием дружбы с семьей Лодыженских. Жена П. Лодыженского была сестрой знаменитой в свое время певицы – цыганки Александровой.

Жизнь молодого артиста, поселившегося на время в скромных меблированных комнатах «Америка» на Воздвиженке, была трудная. Хотя он не кутил и не пил, но был молод, любил щегольнуть, прокатиться на лихаче, посорить деньгами. Гонорар, получаемый за сочинения, у него не задерживался. Он хотел более обеспеченной жизни, а заработка от сочинений, несмотря на то, что Гутхейль всегда охотно покупал у него все написанное, ему на жизнь не хватало. Кроме того, его часто начинало мучить сознание, что надо писать наспех, насиловать себя, чтобы вовремя получить деньги. Ему пришлось поэтому прибегнуть к другому источнику существования – частным урокам. Трудно представить себе, до какой степени Рахманинов тяготился уроками в эти и последующие годы. Получая большой гонорар, встречая в семьях учениц исключительно доброжелательное отношение, переходившее в некоторых случаях в настоящую дружбу, он тем не менее чувствовал непреодолимое отвращение к урокам и делал все возможное, чтобы избегнуть их. На укоры близких по поводу того, что он пропускал или откладывал уроки, Рахманинов только вздыхал и старался оправдаться тем, что ученицы его недостаточно даровиты, что, будь та или другая более талантливой, дело было бы другое, что ему невыносимо скучно сидеть и слушать, как они ковыряют пальцами, а не играют и т. д. Как бы то ни было, педагог он был исключительно плохой, и один вид его на уроке, вероятно, убивал у несчастных учеников всякую охоту играть при нем.