Шрифт:
По приезде в Петербург я получила от Наташи следующую записку от 13 марта 1897 года:
«Дорогая Леля! Генеральная репетиция Сережиной симфонии назначена завтра в 9 часов утра; я надеюсь, что ты придешь. Ты не можешь себе представить, до чего Глазунов отвратительно дирижирует; я никак не ожидала, что будет так скверно, совсем нельзя узнать вещи. Билета на репетицию тебе не надо, ты прямо входи одетая в залу; мы все там будем в партере. До скорого свидания.
Твоя Наташа.
Концерт будет в зале Дворянского собрания. Подъезд артистический с Михайловской улицы, а не с площади».
Как на генеральной репетиции, так и на концерте меня поразила монументальная фигура Глазунова, неподвижно стоявшего за дирижерским пультом и совершенно безучастно махавшего палочкой.
Сергей Васильевич, видимо, очень нервничал, в моменты пауз подходил к Глазунову, что-то ему говорил, но вывести его из состояния полного безразличия Рахманинову так и не удалось.
Припоминаю подробности провала симфонии, и невольно напрашивается сравнение ее судьбы с судьбой, постигшей 17 октября 1896 года на первом представлении в Александрийском театре «Чайку» Чехова, одного из любимейших писателей Рахманинова.
Всего пять месяцев разделяло эти два события, вызвавшие озлобленную критику в прессе и в публике.
Как в Чехове, так и в Рахманинове катастрофа вызвала бурную реакцию: обоим авторам захотелось немедленно бежать из Петербурга. Чехов, как известно, не простясь ни с кем, уехал прямо в Мелихово, а Рахманинов – к бабушке Софии Александровне Бутаковой в ее имение под Новгородом. Чехов долгое время не писал пьес для театра, а Рахманинов почти на два года совершенно отошел от творчества.
В письме к Н.Д. Скалон от 18 марта 1897 года, написанном через три дня после концерта, Рахманинов ни словом о нем не упоминает, и только в письме к А.В. Затаевичу [150] от 6 мая 1897 года он коснулся этого больного места, выразив свои переживания и отношение ко всему происшедшему. Оценка, которую Сергей Васильевич дает Глазунову как дирижеру в письме к Затаевичу, вполне совпадает с тем непосредственным впечатлением, которое мы, слышавшие ранее симфонию в исполнении самого автора, получили сразу после генеральной репетиции.
150
Александр Викторович Затаевич (1969–1936). Известный музыкант-этнограф, композитор. Собиратель музыкального фольклора, систематизатор казахской народной музыки. Народный артист Казахской ССР. Был знаком с С.В. Рахманиновым, который помогал с изданием его нот и посвятил ему фортепианный цикл «Шесть музыкальных моментов».
Рахманинов был так предельно требователен к себе как музыкант, что болезненно подействовали на него, конечно, не газетные недоброжелательные отзывы о его симфонии. Дело в том, что в процессе работы над ней ему казалось, что он пошел по какому-то новому пути в своем творчестве (действительно, в симфонии Рахманинова было много нового по сравнению с его прежними сочинениями). Провал симфонии означал отрицание избранного им пути. Это-то и вызвало острую реакцию.
Нервные переживания болезненно отразились на здоровье Сергея Васильевича: чрезмерное возбуждение скоро перешло в депрессию; он почувствовал большую слабость, часами лежал в своей комнате, ничем не мог заниматься.
Под влиянием всего пережитого у Сергея Васильевича развилась неврастения. Врачи запретили ему работать и предписали полнейший отдых в деревне.
Лето 1897 года он провел в Нижегородской губернии в имении генерала Скалон (женатого на сестре А.А. Сатина), с дочерьми которого, Верой, Лелей и Татушей, его связывала дружба, начавшаяся в 1890 году, когда он в первый раз проводил лето в Ивановке.
В мае 1897 года (я уже была в деревне) Наташа, Соня и Володя держали экзамены в Москве.
Родственники, проезжавшие летом через Москву, обыкновенно заезжали на перепутье к Сатиным. Эта так называемая родственная «весенняя тяга» очень мешала занятиям, в особенности Наташиным. Наташа мне пишет 17 мая 1897 года из Москвы в Красненькое:
«…У Сережи болит спина, так что он, бедный, совсем не может заниматься, а это очень жаль». И дальше: «13 мая заехали к нам на пути из Петербурга Леля и Татуша Скалон, а 15-го вместе с Сережей уехали в Игнатово».
Приезд сестер Скалон в Москву совпал в 1897 году с самыми трудными экзаменами Наташи в консерватории.
В этом же письме от 17 мая 1897 года Наташа с огорчением пишет:
«…За теорию музыки получила на экзамене только 3+, тогда как надеялась получить не меньше четверки, и после того как ты уехала, я очень усердно занималась, выучила все до конца и решала даже трудные задачи на мелодии, которые мне давал Сережа. Все мое несчастье произошло главным образом «благодаря» противной Александре Ивановне. Я пришла в консерваторию в 9:30 утра, а меня спросили только в 5 часов. С самого утра мы сидели все в одной комнате; от волнения и голода я так ослабела, что ничего уже не могла соображать. Но это были пустяки в сравнении с тем, что было 12-го. Я никогда не думала, что могу так волноваться. Пальцы так и прыгали по клавишам. Наш класс (С.М. Ремезова) был последний, и мы играли в 6 часов».
В консерватории при переходе с пятого на шестой, старший, курс, экзамен по фортепиано продолжался два дня. В первый день классы всех преподавателей сдавали технический экзамен, а пьесы играли на следующий день.
Несмотря на все волнения, Наташа все-таки получила по фортепиано четверку. Пабст согласился взять ее в свой класс, и она уже получила от него список вещей, которые должна была выучить за лето. Письмо от 17 мая 1897 года, полное радости по поводу того, что она перешла в профессорский класс и стала ученицей Пабста, кончается сообщением о его скоропостижной смерти: