26 июня 1898 года Наташа мне сообщает:

«…Представь себе, что Сереже так понравилось у Любатович, что он решил там остаться на некоторое время; он пишет, что имение ее необыкновенно красиво и что ему там очень хорошо».

В следующем письме от 15 июля Наташа сообщает дополнительные сведения о жизни Сергея Васильевича в имении Любатович:

«…Сережа останется у Любатович благодаря свадьбе Шаляпина с Торнаги [160] , которая будет в конце июля», и дальше оценивает это событие с точки зрения своих двадцати лет: «Мне ужасно жаль Федю, охота ему, право, жениться так рано».

Осенью 1898 года Сергей Васильевич, несмотря на все уговоры Мамонтова, бесповоротно решил уйти из театра.

Считаю, что основных причин было две. Во-первых, он извлек из работы в Русской частной опере все, что она могла дать. По его словам, он перешел дирижерский рубикон, приобрел опыт. Продолжать эту службу дальше было бы, по его мнению, потерей времени. Вторая же и, по-моему, главная причина состояла в том, что уже в это время его опять сильно потянуло к творчеству.

Еще весной 1897 года в жизни нашей семьи произошла большая перемена: мы расстались с горячо нами любимой Бобылевкой.

В связи с разделом имения между наследниками оно так измельчало и сфера деятельности моего отца так сузилась, что ему пришлось искать себе другую службу. Получив предложение заведовать главным управлением имениями семьи Раевских, потомков генерала 1812 года, отец мой его принял.

Имение Красненькое, в котором мы должны были жить, находилось в Воронежской губернии, Новохоперском уезде, а самая усадьба – в двух верстах от станции Раевская Киево-Воронежской железной дороги.

Условия жизни в Красненьком были во всех отношениях неизмеримо лучше, чем в Бобылевке, но для меня и брата этот переезд был настоящей трагедией, до такой степени мы тяжело переживали разлуку с местами, где протекло наше счастливое детство и ранняя юность.

Я поняла тогда, что значит «тоска по родине», о которой до тех пор знала только понаслышке.

В Красненьком все нам было немило. Но поневоле приходилось привыкать к новому месту.

В этом отношении я проявила больше энергии – начала ездить то верхом, то в экипаже и знакомиться с окрестностями, а брат мой – страстный охотник и любитель природы – в первое лето так ни разу и не был в лесу на охоте.

Ввиду того что в Красненьком Сергей Васильевич провел у нас три лета подряд (с 1899 по 1901 годы), я хочу подробнее описать это имение. Занимало оно площадь в пятьдесят восемь тысяч десятин. Особыми красотами усадьба не отличалась: помещичий дом, в котором мы жили, находился посередине деревни, но отделен был от нее большим лугом. В громадном одноэтажном доме было больше тридцати комнат. Обращен он был фасадом к лугу и деревне, и с этой стороны окружен садом, который, к сожалению, по своим размерам совершенно не соответствовал величине дома. В нем, правда, росли старые деревья. Перед террасой, которая как бы разделяла дом на две половины, находился большой цветник. По другую сторону дома расположен был огород и фруктовый сад, который, когда мы приехали в Красненькое, находился в большом запустении.

Моя мать, большая любительница садоводства, сейчас же принялась за посадку фруктовых деревьев, ягодных кустов и тополя, который в климатических условиях Воронежской губернии вырастал очень быстро, так что через семь лет, когда мы после смерти моего отца уехали из Красненького, молодой сад был уже большим и тенистым.

В фруктовом саду, как полагалось раньше в помещичьих имениях, находилась оранжерея. Лучшее, что в ней было, – это с десяток больших олеандровых деревьев, которые летом в деревянных кадках выносились на балкон. Когда они цвели, ветки буквально гнулись под тяжестью цветов, которые распространяли одуряющий аромат, в особенности вечером.

Со стороны, противоположной фасаду, непосредственно за оградой усадьбы, расстилались луга, по которым протекала небольшая речка, названия которой не помню.

Леса в Красненьком было много, но находился он довольно далеко от усадьбы. До ближайших сравнительно небольших лесов было от трех до пяти верст; большой же Калиновский лес, посреди которого протекала река Хопер, приток Дона, находился в двенадцати верстах от усадьбы.

Как только мы устроились в Красненьком, около 20 июля приехали к нам Сатины всей семьей. Старшие пробыли несколько дней, а молодежь гостила долго. Время проводили очень весело; пользовались всеми удовольствиями, которые может дать деревня, а ее мы любили больше всего.

В Ивановке весной и летом обычно бывало слишком многолюдно. Одни родственники, которых, кстати сказать, у Сатиных было бесчисленное количество, уезжали, другие сейчас же на их место приезжали, так что Ивановку без гостей нельзя было себе представить. Гостили целыми семьями и по месяцам. В 1901 году, например, все лето в Ивановке провел Александр Ильич Зилоти с семьей в десять человек.

Несмотря на все старания Наташи и Сони создать Сергею Васильевичу сносные условия для творческой работы, это было невозможно. Оба жилых дома стояли близко друг от друга, были перенаселены, звуки рояля раздавались по всему парку. Елизавета Александровна Скалой, прогуливаясь обычно по утрам для моциона, очень любила прислушиваться к тому, что играл Сергей Васильевич, а за обедом спрашивала:

– Что это ты, Сережа, сегодня такое хорошенькое наигрывал?

Такие вопросы нервировали его, в особенности если слова относились к сочиняемой им в это время музыке.

Не помню, кому из нас – Наташе или мне – пришла в голову мысль, что Сергею Васильевичу будет гораздо покойнее жить летом у нас. Приглашение моих родителей провести лето 1899 года в Красненьком Сергей Васильевич принял с удовольствием. Он говорил, что может жить и хорошо себя чувствовать либо у близких родных, либо у людей, их заменяющих. Очевидно, он считал нас таковыми. После лета 1899 года он еще два лета – 1900 и 1901 годов – провел в нашей семье.