На том и порешили.

Намного позже Беллини рассказал мне, как развивались события. Майор У как следует поразмыслил и решил отвести солдата к генералу X. Поскольку вокруг было множество людей с помутившимся в той или иной степени рассудком, причем у некоторых появилась именно шпиономания, генерал, узнав, что доставленный к нему солдат до начала отступления был вполне нормальным парнем, распорядился его освободить. Солдат попросил майора У дать ему письменное удостоверение, подтверждающее, что он не шпион. Солдат заявил, что если не получит такой бумаги, то уйдет к русским.

Майор У отказался. Солдат ушел, и больше его никто не видел.

После того как страсти улеглись, в балке воцарилась тишина. Все по-разному решали проблему ночлега. Одни укладывались прямо на снег, тесно прижавшись друг к другу. Другие предпочитали остаться на ногах. Я слышал, как люди тихо переговаривались между собой. Общее настроение было таково: если бы нас окружали не русские варвары, а, к примеру, англичане, все бы сдались в плен не задумываясь.

Марио Беллини и я, как и собирались, пошли к выходу из оврага, чтобы принести немного сена. Там нам пришлось выдержать короткую перепалку с немцами, которые высказали свое недовольство. Им было абсолютно безразлично, умрем мы или выживем, главное, чтобы их никто не беспокоил. Мы вернулись в балку с двумя большими охапками сена. Часть мы расстелили на снегу, затем легли, укрылись одеялами, поверх которых насыпали остатки сена. Я догадался положить мокрые носки под рубашку, прямо к телу, чтобы они к утру не превратились в ледышки. Прижавшись друг к другу, мы уснули.

Был канун Рождества.

Глава 14.

22-24 декабря

Спали мы недолго, но очень крепко. Мы даже не слышали, как кто-то украл сено, уложенное поверх одеял. Было очень холодно. Мы придвинулись поближе друг к другу и сумели еще немного поспать. Но вскоре пришлось встать. Холод стал невыносимым. Мы оба дрожали и клацали зубами. Накинув одеяла на плечи, мы принялись ходить взад-вперед, рассчитывая хотя бы чуть-чуть согреться. Я мысленно пообещал Мадонне (но не в форме обета, теперь я опасался их давать, поскольку больше не доверял себе), что, если она позволит мне вернуться домой, я посвящу служению ей всю оставшуюся жизнь. Написанная мной книга - свидетельство того, что я выполняю свое обещание.

* * *

И снова заговорили "катюши". Мы старались вжаться в снег. Снаряды рвались так близко, что я поневоле открыл рот, чтобы прочитать молитву, но в рот набился снег. Один из снарядов упал рядом, осыпав нас снегом и землей. Затем все стихло. Мы встали, отряхнулись и с удивлением посмотрели друг на друга. Живы!

Когда мы вернулись на место, где спали, выяснилось, что все сено уже растащили. Мы еще немного прикорнули, сидя в зарослях какого-то кустарника. Проснулись мы около девяти часов. Мне показалось, что я больше не способен выносить холод и вот-вот сойду с ума. Мы снова поднялись на ноги и в этот момент увидели приближающегося офицера. У него было очень странное выражение лица. Сверкая глазами, он поведал, что у него имеется "страшное подозрение", которым он хочет поделиться. Я не воспринял его всерьез, решив, что у бедняги тоже проблемы с рассудком. Дело в том, что несколько часов назад к нам уже подходил молодой человек с очень похожим видом, который спросил нас, кто он: офицер или простой солдат? Он пожаловался, что ему на голову кто-то надел обруч, лишивший его памяти. Как и многие пехотинцы, он не носил звезд, но мы нашли его идентификационную карточку и выяснили, что потерявший память был лейтенантом.

Незнакомый офицер сообщил трагическим шепотом, что, по его мнению, немцы тайно ушли и бросили итальянцев. Я едва сдержался от грубости в ответ.

Мы все равно уже встали и должны были активно двигаться, чтобы окончательно не замерзнуть. Поэтому, посоветовавшись друг с другом, мы с Беллини решили на всякий случай проверить это заявление и немедленно направились к стогу сена у входа в овраг, где, как нам было точно известно, расположилось отделение немцев. Там, к своему ужасу, мы убедились, что незнакомый офицер прав. Немцев не было.

Но несправедливо утверждать, что они ушли, бросив всех итальянцев. Значительная часть наших соотечественников ушла с ними. Но об этом мы узнали только через несколько часов.

* * *

Брошены!

В овраге осталось около полутора тысяч человек, но все, или почти все, были без оружия и боеприпасов. С нами не нужно было сражаться, нас можно было просто убивать.

Из долины в балку протоптали в снегу широкую дорогу. Иногда по ней приходили люди. Заметив на дороге двух немцев (один из них сильно хромал), я подошел и спросил, куда подевались их товарищи. Раненый немец расплакался и сквозь слезы проговорил, что они ушли.

Перед нами раскинулась деревня Арбузов. Теперь в ней было тихо. Мы изо всех сил всматривались в даль, но ничего не увидели. Лишь где-то вдалеке догорала одинокая изба.

Посовещавшись, мы с Беллини не придумали ничего лучшего и решили разбудить офицеров и выработать какой-нибудь план действий.

Вскоре собралась группа из семи или восьми офицеров. Оказалось, что среди нас имеется только один старший офицер - майор-пехотинец, причем весьма преклонного возраста. После нескольких минут общения мы пришли к выводу, что холод и лишения сделали из бодрого старика трясущегося маразматика.

Единственным офицером из 30-й бригады, кроме Беллини, оказался Кандела, врач из моего батальона. Майора У и многих офицеров, которые еще вечером были с нами, нигде не было видно.

Старый пехотинец отказался поверить в то, что мы ему пытались втолковать. Он потребовал, чтобы Беллини и я проводили его в "дивизионный штаб", где, как он утверждал, находится генерал X. Мы согласились и вместе направились к выходу из оврага. Когда мы вышли на дорогу, со стороны деревни до нас донеслись возгласы: "Ура!.. Ура!.. Савойя!" А потом наступила тишина. Вслед за этим такие же крики донеслись совсем с другой стороны. Русские входили в Арбузов, а какие-то уцелевшие итальянские солдаты решили выполнить свой долг до конца. Возможно, Цорци был с ними. В конце концов и до майора дошло, что идти нам некуда.