И я ударил по всей округе. Везде, куда дотянулся. Нужно всего лишь увидеть! Хоть отблеск, хоть лучик, и я втащу в свою стаю каждого. Всех! Живичей, нордов, бриттов, рабов, воинов!

Дальше! Сильнее!

Скирир! Впервые я назвал твое имя! Впервые воззвал к тебе, а не к твоему сыну! Ты знаешь, я никогда не желал власти, только силы. И я бы честно шел по пути Фомрира, сам своими руками убивал бы врагов и тварей, вычищал бы твои земли и моря, но ты решил иначе. Ты дал мне свой дар. Значит, ты увидел для меня иной путь! Благодаря дару я стал хёвдингом, я ступил на проложенную тобой дорогу. Но я боролся, я не хотел, упирался и спорил с дарованной мне судьбой. Всё! Я принял свою судьбу. Я пойду, куда бы ты меня ни вёл! Только дай спасти моего хирдмана, друга, брата и… хёвдинга. Скирир! Конунг богов! Ярл ярлов! Щит земли! Дай мне больше власти!

Я ударил снова, и мир внутри засиял незнакомыми огнями. Я, не глядя, хватал каждый и втягивал его в стаю. Больше! Еще больше! И с каждым взятым огнем я чувствовал, как растет моя сила, как расширяется мой взгляд. Я будто оказался в десятках мест сразу. Охнули за спиной живичи, они тоже вошли в стаю.

Потом я потянул свет к себе и что было силы ударил по огню Альрика. Тьма вздрогнула, всколыхнулась, и я заметил внутри нее светлую искорку. Больше силы! Я щедро черпал из новых волков всё, до чего мог дотянуться, и бил тварь, бил и бил.

Позади осел на землю Твердята. Хотевит еле держался на ногах. Несколько искорок погасло, опалив меня болью и тягостью потери.

Еще! Еще! Альрик! Ну же!

Черный огонь мигнул, на мгновение померк и вспыхнул вновь, но уже привычным теплым пламенем.

И я рухнул наземь, распустив стаю.

Я лежал и просто дышал. Всё внутри горело и пылало, пот вновь пропитал одежу и волосы. Словно в отдалении слышались голоса.

— Что с Твердятой?

Вроде бы это говорит Коршун.

— Мертв.

А это кто? Леофсун, наверное. Кто еще это может быть?

— А купец как?

— Сам видишь, что живой. Стоит же, глазами лупает. Только белый как молоко.

По лбу и вискам потекли струи прохладной воды, и в голове немного прояснилось. Я открыл глаза и увидел встревоженного Коршуна, нависшего сверху.

— Жив? Идти сможешь или тут останешься? Я тогда схожу за ульверами, приведу их сюда!

— Нет. Я сейчас. Там полно живичей. Надо уходить. И это… надо отыскать Велебора. Это он… из-за него.

На краткий миг перед срывом я услышал думы всех, кто волей или неволей оказался в стае. Хотя и так можно было догадаться. Как Жирные отыскали хирд? Они ведь знали, куда вести людей. Либо среди них есть кто-то с таким же даром, как мой, либо тут замешан иной дар, как у Харальда Прекрасноволосого. Кто-то так или иначе служил меткой. Велебор ни на шаг не отходил от Дагны, он послал Вышату и Стояна в город, потом отослал Твердяту, причем как раз тогда, когда дружина Жирных вышла из Раудборга.

При помощи Коршуна я сумел встать и потянулся к стае, чтоб понять, куда идти. Дикая боль пронизала меня с ног до головы, и я снова свалился. Что за…? Нет, я не утратил дар и даже ощутил кого-то из ульверов. Но это было слишком больно! Словно передо мной только что убили Гисмунда, Энока, Фастгера, да вообще всех: мою семью, весь Сторбаш и все Северные острова! Каждого человека, с кем я заговаривал хотя бы раз!

Скольких же я убил, спасая Альрика? Скольких выжег, едва приняв в стаю? Неужто власть такова на вкус? Если швырнуть в огонь десятки жизней ради одной, именно так это давит на шею? Это ли чувствовал отец, вытирая с лица кровь перворунных? Об этом думал Рагнвальд, бросая ярлов и хирдманов в сражение с Карлом Черноголовым?

Тяжел твой дар, Скирир! Не переломил бы хребет.

— Кай! Эрлингссон!

— Не кричи! — поморщился я. — Лучше отведи к хирду. К Альрику.

И с трудом поднявшись, я потащился за Коршуном. Хотевит тоже едва ковылял, тяжело дыша и хватаясь за грудь.

Хорошо, хоть я сумел не сжечь своих хирдманов. Ту боль я переживу, а вот их гибель вряд ли.

Чем ближе мы подходили к месту стоянки, тем чаще попадались мертвые тела. Поначалу чистые, с легкими ранами или вовсе без них, потом с ранами потяжелее, а под конец пошли трупы с оторванными руками или ногами, с располосованной грудью, со следами зубов на шее. Даже мне стало не по себе. Радовало лишь то, что среди них не было ульверов.

А вот Хотевит их узнавал, называл по именам, бранился сквозь зубы и сдавленно кашлял, пряча слезы. У одного тела он упал на колени и зарыдал, уже не скрываясь.

— Вылюдь! — вдруг сказал он. — Вылюдь!

— Только посмей, — оскалился я, положив руку на топор.

Первым из стаи появился Тулле. Он выглядел так, будто его прогнали по позорной тропе, только люди держали не камни, а ножи. Мелкие и глубокие порезы исчертили и его спокойное лицо, и руки, и ноги, и всё тело. А ведь он получил целых две руны! Значит, раны появились уже после исцеляющей благодати.