Сам же хотел только одного: вернуть товар или деньги и уйти отсюда куда подальше. Хорошо, хоть это не Бриттланд, тут полно разных городов, и в каждой иной ярл, а вернее сказать, князь. Так что изгоями во всей Альфарики мы не станем. Ведь не может же так статься, что мы везде умудримся в немилость впасть!

Нет, по правде, я бы не отказался увидеть и воеводу, и людей, что Игуля забили. Увидеть, отрубить руки и подвесить за ноги где-нибудь на площади, чтоб знали, каково заговоры устраивать против северных хирдманов. Но не сейчас. Сейчас мы слишком слабы. Моя стая слишком мала. Я прямо ощущал, что мне нужно больше волков! Мой дар возьмет всех! Не два десятка, а все пять или шесть.

Я даже попытался взять в стаю того же Велебора или Вышату, но не мог их отыскать. Глазами вижу, а даром — нет. Жаль, я-то решил, что могу не только будить дар, но и набрасывать его на всех, кого пожелаю.

Не все ульверы были со мной согласны. Живодер, к примеру, хотел пробраться в город и прирезать воеводу. Отчаянный считал, что мы порвем всех и так. А Трудюр вдруг вспомнил про дочек хозяина, что приютил нас в Раудборге. Вдруг им тоже досталось от перепуганных горожан? Но когда Альрик, Простодушный и Коршун встали на мою сторону, все спорщики угомонились.

Потом мы долго обсуждали, как и кто пойдет в город, чтоб поговорить с Жирными. Я не собирался доверять слова Хотевита, начертанные на той самой коже, живичу. А если купец отберет? Я вообще ни с чем останусь. Конечно, из ульверов вызвался пойти Рысь, он при случае мог сказаться бриттом или прикинуться рабом, а рыжие и среди живичей встречаются. Коршун больше походил на сарапа, чем на норда. Но я тоже хотел пойти. Вот только среди живичей нет не только хельтов-баб, но и хельтов-юнцов. Так-то довольно волосы переплести иначе, убрать браслеты с цепями, снять слишком дорогой топор и одеть живичскую рубаху, и меня не отличить от других юнцов в Раудборге. Если бы не руны…

Тогда я и вспомнил про дар Рыси. Если мы будем в стае, я смогу скрыть если не всю свою силу, то хотя бы ее часть.

Сказал ульверам, что выждем несколько дней, пока Раудборг поуспокоится, а уж потом пойдем к Хотевиту. А сам с Леофсуном учился прятать свои руны.

— Попробуй сначала выпустить рунную силу, придавить меня ей, — говорил мне бритт. — Ага, видишь, само собой выходит. А теперь делай наоборот. Будто втягиваешь ее в себя, собираешь всю под кожу, в самое нутро. Будто у тебя в животе есть сундук, куда ты всю силу складываешь, крышку закрываешь и на ключ запираешь.

Чтобы выпустить — много ума не надо, довольно только захотеть или разозлиться. А как ее обратно? Мыкались мы изрядно. Леофсун устал выдумывать, как еще мне объяснить, и тупо повторял одно и то же. Я пыхтел, тужился, втягивал в себя воздух, живот, грудь, но только не то, что надо, иногда даже распускал стаю, забыв про нее. Уже хотел плюнуть и отправить Рысь без моего пригляда, но потом вдруг получилось, только не так, как говорил бритт. Не через втягивание и не через сундук, а через зимы. Я подумал, сколько у меня было рун две зимы назад,а две зимы назад я все еще ходил в карлах, на пятой руне. И так хорошо подумал: вспомнил пустячную ссору со Скирикром, игру в кнаттлейк с парнями из рунного дома, которые после пошли за мной в хирд, в бой на болотах, когда я впервые ощутил свою стаю.

— Вот оно! — воскликнул Рысь. — Теперь я слышу лишь восьмую руну.

За пару дней я выучился скрывать лишь до пятой, хотя и этого многовато по меркам живичей. Надеюсь, горожане запомнили, что среди ульверов карлов не было.

В это время Дагна угомонилась, успокоилась, вернула прежний ум, потому более не заводила речь ни о мести воеводе, ни об упущенной свадьбе. И когда мы уже собирались отправиться в Раудборг, она протянула кожаный кругляш с рисунком и лоскут ткани.

— Это знак Жирных, — сказала Дагна про кругляш. — Поможет пройти на Вечевую сторону. А тут мои слова для Хотевита. Прошу отдать только ему и не показывать никому другому.

Ха, вот в чем загвоздка со словами, которые не в уши попадают, а ложатся узорами: всяк их может узнать. Что-то тайное так лучше не передавать, уж лучше с гонцом.

Мы переоделись в одежу живичей, иначе закрутили обмотки, сняли знаки наших богов и двинулись в путь. В сам город решили пробираться по двое: я с Вышатой, а Рысь с другим живичем, потом уговорились встретиться возле моста. И всю дорогу Вышата учил меня живым словам.

— Если что будут спрашивать, говори: «Смоленецкие мы».

Будто это так просто! Я чуть язык не сломал, пытаясь сказать это. Вышата бился так и эдак, сдался и предложил говорить, что я с Альдоги.

Мы с Вышатой вошли на Торговую сторону со стороны дальних ворот, не через реку.Он перекинулся несколькими словами с воинами, что охраняли их, посмеялся и прошел дальше. Я за ним.

Вроде бы Раудборг ничуть не изменился с того дня, как мы из него ушли. Те же улочки, вымощенные деревом, те же люди, те же сапоги, но стоило нам пройти недалеко от Очевья, где жил наш хозяин, я приметил, что не гуляют дети, девки будто попрятались. Здесь жили семьи иноземцев, и они нынче старались не показываться на улице. Несколько раз на нас удивленно оглядывались, и Вышата еле слышно пояснил, что все-таки высоковат я рунами для своих зим.