Вогнал лезвие швейцарского ножа (из списанных вещдоков) в щель между пыльными паркетинами и, приподняв доску, извлек сверток в полиэтилене. Минуту спустя на разостланной газете уже поблескивал хромированными гранями небольшой автомат, возле которого пристроился увесистый тряпичный узел с патронами.

Вернув все в исходное положение, Вадим принялся сосредоточенно набивать магазин патронами.

Даже не всякий знаток определил бы, что за оружие в руках у майора сейчас. Это был «Борз», он же «Волк» – пистолет-пулемет состоявший в арсеналах «незаконных вооруженных формирований» еще той, уже далекой 1-й чеченской, производство которых наладили при Дудаеве на грозненском «Красном молоте». По слухам, изобрел его какой-то капитан артиллерии, взяв что-то от «узи», а что-то – от ППС.

Никто точно не знал – сколько их было сделано. На его экземпляре, например, стоял пятизначный номер. И того лучше – след взять не удастся.

Это оружие Савельев приобрел и в самом деле случайно.

Как-то в Назрани, куда семь лет назад занесла его судьба в составе Сводного полка усиления, довелось ему снимать с поезда труп контрактника-дембеля, вколовшего себе смертельную дозу какой-то неимоверной дряни.

Когда протокол был составлен, а вещи – груда мешков и сумок – унесены из крошечного кабинета, Вадим вдруг заметил небольшой кофр натовского защитного окраса под столом – наверное, его случайно толкнули туда ногой, не заметив. В нем и оказался вполне исправный «Борз» с одним боекомплектом.

И вместо того, чтобы тут же вызвать коллег и составить акт по всей форме, Вадим – тогда еще свежеиспеченный капитан – запер дверь кабинета и, украдкой оглядываясь, спрятал оружие в чемодан, стоявший под скамьей (в кабинете Савельев тогда и жил).

Еще на курсах им объясняли про атавистическую тягу человека к оружию, что заставляет иногда работников охраны порядка присваивать изъятые у преступников огнестрелы. Впрочем, дело было не только в атавизме – очень удобно иметь серьезный вещдок, который можно при случае подсунуть задержанному, и потом пусть сколько угодно орет и требует адвоката. (Хотя бывает и так, что адвокат требуется самому «коллекционеру». Жизнь – штука непредсказуемая. От тюрьмы да от сумы не зарекаются…)

По возвращении домой он упрятал оружие в тайник, за эти годы вытащив его на свет божий всего лишь трижды. И вот теперь пришло, похоже, время…

Нет, будет хорошо, если время не пришло – и тогда, вернувшись, он выбросит железяку в самый глубокий из московских прудов, выбрав ночку потемнее. А еще тогда же он разберется с этой потусторонней чертовщиной.

А сейчас медлить нельзя…

Вологда, зима 1758 г.

Разошлись уже под утро, а никакого плана так и не выработали. Проникнуть за стены Горней Покровской обители, в принципе, возможно. Через того же владыку. Ну, привез он с собой трех-четырех служек – его воля. А дальше?

Если послушники, вместо того чтобы прислуживать высокопреосвященному, начнут праздно шататься по монастырю, смущая невест Христовых, – непорядок выйдет. Негоже мужчинам покой благочестивых черниц тревожить. Ладно бы еще каким хворым да калечным. Так отроки ж, как на грех, все пригожие да статные подобрались. Соблазн, да и только!

Провезти тайно? Засадить всех троих в короб позади кибитки, чтоб потом выбрались незаметно и пошукали по обители. Но опасно днем-то. Заметить могут. Скандал божьи девы подымут. Жалобу игуменья прямехонько в Священный Синод настрочит. Дескать, потакает архиепископ разврату духовных чад своих. Варсонофий, конечно, отопрется. У него в Синоде немало приятелей сидит. И все едино худо выйдет. Ведь прямых доказательств вины святых сестер нет. Так, одни пустые подозрения. Мало ль что поблазниться людям может.

Хорошо, чтоб дело было ближе к вечеру: сподручнее прятаться. Однако под каким предлогом нагрянуть в обитель в столь неурочное время?

В общем, куда ни кинь – всюду клин.

А тут еще и Козьма с Дамианом заартачились. Не полезем в обитель, и вся недолга. На все попытки Ивана и владыки выяснить, в чем причина их нежелания, юноши отмалчивались да, знай, недобро посверкивали очами. Уж Варсонофий их и просил, и грозился такое послушание наложить за отказ повиноваться своему духовному наставнику и архиерею… Ничего не проняло упрямых отроков.

– Извини, Ваня, – развел руками высокопреосвященный, – неволить их не могу. Знать, видят они нечто такое, что мешает им исполнить волю мою. Будем думать, как избыть напасть сию. А пока ступай, отдохни. Слуги мои тебя на всякий случай до дому проводят…

В пятый раз промахнувшись треуголкой мимо гвоздя, поэт оставил глупую забаву. Не идут мысли в голову, так и нечего попусту над тетрадью сидеть, дурью маяться. Ложись себе да спи.

А кто ж тогда дневник вести станет? Кроме него, некому. Надобно описать достопамятные события, приключившиеся с ним за время этого вояжа.