Бэшинг беременных... хм-м, а от этого штырит, оказывается. По крайней мере, если они такие, как Линда. Предродовые депрессии, сомнения, страхи? Она прекрасно владеет собой. Вот кому не грозят преждевременные схватки. За ее абсолютную непредрасположенность к сантиментам я даже начинаю испытывать по отношению к ней некое подобие симпатии.

— Каждый сам за себя, прикинь? — с нахальным хлюпаньем допиваю смузи. — Я, вот, например, не виню ни тебя, ни других посторонних в том, что не стало моего ребенка, так что и тебе не фиг намекать мне, что я на вас беду наслала. Или то, что вам с Михой сказали на скрининге. Что вы считаете за беду. Зла я тебе не желаю. Порчи не наводила. Не имею привычки. У меня и без этого, знаешь ли...

— Нет, нет, я не об этом совершенно... — она нетерпеливо мотает головой.

— Что ж, — не даю ей досказать, — а больше и не о чем.

Я никому не даю отчетов в том, с кем встречалась, встречаюсь или собираюсь встречаться.

На выходе появляется Рик. Он и не представляет, как я ему рада. Демонстративно улыбаюсь ему.

Кажется, его приход окончательно расхолаживает Линду.

На прощание она все же стремится кое-что разъяснить у меня вполобороте:

— Между прочим, это генетический сбой, а не беда.

— А вот это правильно, — киваю твердо и с совершенно искренним одобрением.

Не поясняю, что Михе говорила то же самое.

Вместо прощания с постной вежливостью сжимаю губы и поднимаю вверх брови. Сказать нам с ней друг другу больше нечего — расходимся молча, будто и впрямь до следующей тренировки. Она решает не требовать, как в начале явно планировала, чтоб я «отстала» от Михи. Да я к нему и не приставала.

Под растормошенное тук-туканье в груди иду-вышагиваю к Рику. Сейчас подойду к нему и пройдет. Убегать, торопить не надо, но чем скорее подойду, тем быстрее пройдет.

Она ошибается: я хотела семью... Но ей я этого не сказала. Потому что это никого, ровным счетом никого не касается, хотела я семью, хочу ли сейчас и захочу ли в будущем.

— Что там Аднан? — спрашиваю и даю ему себя поцеловать, а его руке — погладить мой затылок, чтобы затем по спине спуститься вниз. — Потренить-то хоть дал тебе?

— Норм. М-м-м, попа... — одобрительно похлопывает меня по ней Рик, явно стараясь позвонче. — А че там мои шпагаты?..

— Почему «твои»?..

— А чьи ж. Знал бы, что ты их можешь... Ла-адно, дома проверим... Мгм, — снова похлопывает по попе: — Нормально поработала. Заслужила «пад тай».

— Ну, я ж говорю — пошли, а то все вкусное съедят.

— С кем это ты там только что? — осведомляется Рик, когда сидим у тайца.

Я «понимаю» сразу, не придуряясь, и отвечаю с набитым ртом:

— С одной беременной.

— О чем?

– О медитации, конечно. Предродовой. О чем же еще. М-м-м... Вкусно, итит твою мать.

Спустя какое-то время, когда мы, основательно наевшись, попиваем зеленый чай, Рик замечает, пристально глядя на меня:

— Охота тебе бабские темы разводить?

— Неохота, — отвечаю. — Там и темы-то не было.

Проходит день-другой.

— Здравствуй, Кати.

Так, теперь Миха. Они что — решили по очереди?..

Если б в этот момент у меня от неожиданности вывалились из рук ключи от «мини», если со звоном упали бы на бетонный пол, я бы уважать себя перестала.

— Ну привет.

Так, он не уходит.

В самом деле, не надеялась же я, что Линда передала ему наш разговор на словах. А жаль.

Как это утомительно...

— Как ты?

Утомительно, что он не может просто так пройти мимо, будто мы незнакомы. Утомительно, что я при всей моей утомленности готова уделить ему внимание. И значит, мне придется тоже «спешиться» и с серьезным лицом внимать тому, что он там собрался мне говорить — прощения, что ли, просить?..

— Прости меня. Прости за то, что я сделал.

«Спасибо, что ментам на меня не заявила....» У него хватает соображения не говорить этого, хоть об этом он наверняка тоже думал.

Видимо, Миха не совсем урод. Вернее, никогда им не был — просто воображаемый семейный кризис довел его до крайности. А тут еще я отказалась от принятия участия в его семейных планах — новых и хорошо забытых старых. Вот он и ударил меня. Я это понимала и фактически остыла.

Но произошло и другое. От чувств к Михе уже в момент нашего с ним адюльтерного траха не осталось и осколков. А если бы и оставались — его мерзкая пощечина, когда обожгла мне щеку, расплавила бы их, испепелила. Превратила бы в «ничего». А где «ничего», там нет ни упреков, ни обид.