— Скажи, что в детстве он разбил праздничную чашку отца и черепки под крыльцо спрятал! — почти выкрикнул Серафим Кузьмич.

— А ещё вы в детстве разбили чашку отца и спрятали черепки под крыльцом, — повторил я.

— И скажи, что прабабка Марфа его лёпушкой называла! Этого вообще никто не знает.

— А прабабка Марфа вас лёпушкой называла, — как попугай послушно повторил я.

Если Сомов ещё сомневался, то при последних словах он вздрогнул:

— Ч-что? — прохрипел он, беспомощно глядя на меня. — К-как же так?

— В общем слушайте, — я пересказал, где искать бочонок с деньгами.

— Этого… не может быть… — Сомов растерянно провёл ладонью по лицу и посмотрел на меня слезящимися глазами.

— Я не знаю, что вам ответить, — развёл руками я, — такой вот сон внезапно приснился. Серафим Кузьмич, ваш прадед, сказал передать вам это. А правда это или нет — я не знаю. Можете сами вырыть яму и посмотреть. Может быть это просто сон и совпадение только…

— Кхе! — недовольно кашлянул прадед Сомова.

— Но думаю, что сон вещим был…

— Да уж, — пробормотал Сомов, нахмурясь и о чём-то мучительно размышляя.

— Ну, я тогда пойду, — сказал я.

— Постой, — окликнул меня Герасим и в его голосе я уловил нотки сдерживаемой тревоги, — ты это, никому не говори только. Лады?

— Да я и сам хотел вас просить об этом, — кивнул я, — я же в комсомол скоро вступать собираюсь. А вы же сами понимаете…

— Это да, в комсомол тебя с такими снами точно не возьмут, — хохотнул Сомов, но тон его был уже спокойным. — Замётано!

С этими словами он вернулся в дом, а я вышел на улицу.

— Погоди! — сквозь ворота просочился Серафим Кузьмич и торопливо сказал, — спасибо тебе, Геннадий. Гераська таки поверил! Вон пошел к клуне. С лопатой. Ещё раз спасибо. Пойду я, приглянуть надо.

С этими словами он растаял в воздухе. А я закашлялся и пошел по дороге.

Было как-то непонятно: с одной стороны, гордость и радость, что помог. А с другой стороны, какая-то досада царапала внутри. Призрак сказал спасибо. И всё. А где фанфары? Где восхищённые девушки, которые должны бросать чепчики?

Ну ладно, это я с двадцать первого века, потому такой меркантильный, видимо.

Дорога от двора Сомова сбегала сперва с пригорка, а затем, сделав небольшой поворот, уходила влево. К развилке. Оттуда было два пути — можно было пойти по хорошей дороге, мощенной камнем, но так было дольше. А если напрямик, то дорога не ахти, грунтовая. Вся в ямах и колдобинах, зато почти в два раза быстрее. Нужно ли говорить, какой именно путь выбрал я.

Я шел напрямик, подставляя лицо последним теплым лучам, и размышлял, что делать с едой. Вчера есть не хотелось, да и Клара малиновым вареньем обкормила. Но сегодня я ещё даже не завтракал. Давиться плесневелым хлебом — ну такое себе. Сидеть впроголодь для молодого растущего организма пятнадцатилетнего мальчишки — совсем не вариант. А денег нет. Возможности подзаработать — нет. Воровать я не хочу. Да и не умею. И вот что мне остается?

А остается только одно — нужно использовать свою способность и заработать денег или еды. Отсюда вопрос — как уговорить Еноха помочь? И что эдакое выдумать, чтобы получить хоть какой-то доход?

Я так задумался, что чуть нос-к-носу не столкнулся с Анфисой.

— Привет! — сказал я, рассматривая её лицо.

Была она бледной, лицо осунулось, под глазами залегли тени.

— Здравствуй, — прошелестела она и перекинула толстую косу с одного плеча на другое.

— Ну как ты? — спросил я.

— Да ничего, — понурилась Анфиса, — сейчас меня почти не трогают. Общаться не общаются, но и не высмеивают, зато.

— Уже хорошо, — сказал я, — ты всё-таки подумай, Анфиса, может быть тебе действительно стоит с агитбригадой уехать? Немного поколесишь с нами, а потом в городе останешься. Работу в любом случае там найдёшь, рабочие руки везде пригодятся.

— Я уже думала об этом, — она впервые взглянула мне прямо в глаза. — Но пока не могу. Знаю, что дура я, но всё жду, надеюсь, что Василёк одумается и возьмёт меня замуж. Может, у него сейчас не получается, или родители не позволяют. Просто он — послушный сын и не хочет огорчать родителей.

Я слушал и не знал, что сказать: во все времена, во всех мирах влюблённые девки как были дурами, так и остались. И неважно — Анна Каренина это или Анфиса.

— Ты с ним говорила? — спросил я, заранее зная ответ. Но ведь нужно было хоть что-то спросить.

— Да, говорила, — по щекам Анфисы потекли слёзы.

— Понятно, — не стал развивать дальше тему я, — а отец сильно ругался, когда мы к вам пришли?

— Ой, ну он как всегда, — сквозь слёзы усмехнулась Анфиса, шмыгая носом, — ругаться-то он сильно не ругался, так, пару раз вожжами перетянул и всё.