Увы, ничего уже не может быть так, как в воспоминаниях… ничего не может и никогда не будет прежним.

Однако понемногу взгляд Элиара смягчился, хотя на дне золотых глаз по-прежнему таилась печаль. Учитель не помнит иного, кроме тех беспечных дней, почему бы не дать ему вкусить их снова? Почему бы не прожить их лучше, чем они были?

Когда-то кочевник считал вечную жизнь наградой небожителей, но в конце концов она обернулась наказанием. За ушедшие годы он потерял многих: почти никого не осталось из былых времен. Но лишь одну смерть он так и не смог забыть, пусть и хотел забыть до одури. В этом неутихающем горе сердце Элиара постепенно раскрылось, как цветок, а душа вызрела поздним зимним яблоком, приобретя сострадание и почти неистощимый запас терпения, которого прежде так не хватало выходцу из Великих степей.

Элиар тепло улыбнулся в ответ, позволяя Учителю – и себе – окунуться в атмосферу давно минувшего. Воистину, в те времена бесправному Второму ученику было не привыкать к дурным капризам и прихотям жреца Закатного Солнца. Безропотно сносил кочевник то бесконечное самодурство, придумав воспринимать его как милые причуды привыкшего к поклонению великого жреца. Ничего другого не оставалось.

В прежние годы привычка во всем уступать Учителю сформировалась под действием инстинкта самосохранения, превосходно развитого у сына Великих степей. Тогда неповиновение было чревато. Теперь потакать Учителю вовсе не обязательно, но все же… все же…

– Такие, как я, недостойны лобызать даже оставленные наставником следы, – спокойно согласился Элиар, не двигаясь, однако, с места. – Если Учитель сменит гнев на милость, я хотел бы продолжить.

Дожди принесли с собой весну, но погода все еще оставалась переменчивой, выводя из равновесия сердца. Нужно остерегаться случайным словом вызвать перепады настроения наставника – для скорого восстановления жизненно необходимо спокойствие.

Его светлость мессир Элирий Лестер Лар лениво кивнул, и Элиар принялся терпеливо разминать конечности, усиливая циркуляцию крови, а следовательно, и циркуляцию духовной энергии цвета внутри нового тела наставника.

Одновременно пытаясь смирить неуместный, не поддержанный Учителем порыв вновь прижаться губами к его ладоням.

Однако Красный Феникс остался так же проницателен, как и был. Заметив это тщательно подавляемое желание, он вдруг сам протянул руку и взял Элиара за подбородок. Добившись таким образом контакта взглядов, Учитель подарил ему милостивую улыбку.

Элиар озадаченно сморгнул и замер, с недоверчивой радостью взирая на улыбавшегося Совершенного, будто желал убедиться, что верно понял значение взгляда.

В прошлом Учитель имел раздражающую привычку смотреть чуть поверх или как будто сквозь, принуждая постоянно ловить ускользающий надменный взор. Это рождало стойкое ощущение собственной ничтожности. В те дни перед Учителем кочевник чувствовал себя незначительным чуть более, чем полностью: наставник глубоко презирал и неизменно третировал его за низкое происхождение.

Но сейчас Красный Феникс был отчего-то снисходителен.

Внешне Элиар остался спокоен, но по сердцу медом растеклось тепло. Он склонился к руке Учителя и доверчиво ткнулся лбом в открытую безоружную ладонь. Помедлив, чуть отстранился и молча поцеловал тонкие белые пальцы, как ребенок радуясь чему-то неуловимому, чему-то очень хрупкому. На какой-то миг он и сам почти забыл о былом и том, каким фатальным образом может оно повлиять на будущее.

А потом Учитель сказал:

– Как я рад, что ты рядом. – И прибавил: – Яниэр, душа моя.

Резко вырванный из своего скоротечного умиротворения, Элиар вздрогнул.

Неприятно пораженный, он поднял голову и увидел, что веки Учителя полуприкрыты, а длинные ресницы трепещут, как крылья бабочки, борясь с утомлением и подступающим сном. В белом ароматном пару, в очаровании полусна, определенно, он не сознавал до конца, кто перед ним.

Давно забытая змея ревности неожиданно шевельнулась в сердце, расправила тугие кольца. Рука Элиара сжалась чуть сильнее, чем следовало, ненамеренно причинив боль.

Красный Феникс недовольно вскрикнул, и Элиар немедленно почувствовал укол совести. Как может он быть столь жестокосердным? Разум Учителя затуманен и находится в плачевном состоянии: разумеется, он не виновен, что перепутал имя. Не виновен в этом и Яниэр. Ничего страшного не произошло. Напротив, следует радоваться, что после перерождения память постепенно начала возвращаться, хоть Учитель и путается мыслями. Следует радоваться, да… только радоваться.

Его светлость мессир Элирий Лестер Лар всегда называл Первого ученика «душа моя». Само имя Яниэра, дарованное Учителем, означало «Белая магнолия белее облаков», оно словно символизировало собой всю чистоту, что есть в этом грешном мире. Элиару же досталось гораздо менее ласковое прозвище «волчонок», а то и вовсе – «звереныш».

Но все же Учитель действительно сумел так скоро вспомнить Первого ученика? Или невольно оговорился, даже не заметив, что произнес не то имя?

Губы Элиара шевельнулись, словно он хотел сказать что-то, но опомнился и почел за лучшее промолчать, – оставив в ножнах лезвие острых слов, способных пронзить насквозь. Он как никто другой знал, как могут ранить слова. Ни к чему подвергать других тому, чего не желаешь пережить сам.

– Яниэр? – повторил его светлость мессир Элирий Лестер Лар, и в шелковом голосе проскользнули едва уловимые нотки раздражения. Брови резко сошлись на переносице, как два прямых клинка.