– Какое явление?

– Черный комок разлетелся вдрызг на дороге. То очень опасно, – сказала она с чувством. – Сегодня тем более. Мне лучше из дома не выходить, но я так хотела тебя видеть.

– Мистика, – проговорил Волгин, доставая из холодильника бутылку с вином и разливая по стаканам.

– Понимаешь, человек находится под влиянием сил извне. Над землей есть духовный мир, в том мире живет душа. Я вся твоя, все мое – твое, я готова за тебя страдать, я уже готовлюсь к этому. Хочешь, я уйду. Скажи, хочешь, я из окна выпрыгну.

– Лена, моя дорогая, не надо духов вызывать. Раз уж ты умеешь миром править, сделай так, чтобы меня не выселяли из аспирантского общежития.

– Тебя? Из общежития? – обернулась она к нему. – Будешь жить в охотничьем дедушкином доме, в той квартире. На Филях. Решено.

– Лена, ты похожа на музыку, – сказал он зачарованно и хотел ее обнять. Она, ступая на цыпочках, подбежала к нему. Но, вдруг отстранившись, приказала Волгину шепотом раздеться, и он, повинуясь, разделся.

В этот момент отчетливо донесся стук в дверь, и она кивнула на дверь, а сама забралась под одеяло.

Волгин открыл дверь. В дверях стоял Мизинчик, и на лице его были написаны мольба и отчаяние.

– Вас к телефону, – сказал он хриплым, сдавленным от волнения голосом. – Генеральный прокурор!

Волгин заметил, что Мизинчик тем не менее, несмотря на свои волнения, глянул в глубину комнаты и моментально остановил глаза на кровати, где лежала Елена. Волгин буркнул что-то и побежал к телефону. По дороге сообразил, что «Генеральным прокурором» мог быть только один человек в данный момент – Борис Горянский.

– Послушай, Володь, я тут подумал и решил, что много хреновины всякой в жизни, – говорил приглушенным голосом Борис. – Впрочем, то дело с раздеванием – тоже хреновина! Давай-ка займемся лучше конкретными делами. Завтра приходи. Днем позвони мне. Кстати, встречался с Аллочкой. Доказывает, что она меня любит. А в международном плане все нормально, – добавил он со смехом. – Если кто там слушает, то пусть знает, что Центральный комитет партии, самый любимый родной. О нас он заботится с тобой днями и ночами. Привет всем! Слушай, а этой Лене звонил?

– Да, товарищ Генеральный прокурор. Слушаюсь!

Волгин вернулся обратно и застал Лену плачущей. По ее щекам текли слезы.

– Лена, что случилось?

– Ты меня бросил, – проговорила задрожавшим голосом она.

– Я тебя не бросил и не брошу, – сказал он удивленно. – Кто тебе сказал?

– Никто.

– Ты никого не любил, – сказала она сердито.

– Нет, Лена, я любил одну женщину, – пробормотал Волгин. – Любил.

– Я знаю, ты никого не любил, – отрезала она. – Я знаю. Я скажу два слова. Я скажу всего два слова. И этот мир разрушится!

– Лена, ладно, не говори эти слова, – успокаивал ее Волгин, ему стало не по себе. Уже было двенадцать часов ночи, и она засобиралась домой, говоря, что завтра они, Волгин и Елена, будут переезжать. Он молча, обреченно смотрел на нее. Сколько он ее ни уговаривал остаться, она не осталась.

Волгин не помнил во сколько заснул, но ему показалось, что разбудили его вскоре после того, как он проводил Лену. В дверь довольно громко стучали. Он подумал, что это наверняка Борис, которому вновь пришла в голову какая-нибудь блажь, и он решил поделиться ею со своим приятелем. Полежал, слушая, как стучат. Назойливо и нетерпеливо. Он протянул руку и включил настольную лампу. Было пять часов утра.

В отворенную дверь увидел милицейскую фуражку, и сон как рукой сняло. Привыкшее к теплу тело вмиг покрылось холодным потом. Он недоуменно глядел на милиционера, сзади стоял еще один.

– Волгин Владимир Александрович? Собирайтесь. В отделение милиции.

– А в чем дело?

– Там разберемся, – бросил коротко милиционер.

Волгин оделся и спросил будничным, спокойным голосом:

– Надолго?

Один милиционер зашел в комнату, а другой остался стоять в коридоре. Волгин снова спросил, за что его забирают.

– Там скажут. Мое дело привести, – отвечал милиционер. Милицейская машина стояла у подъезда, в ней находился водитель и еще один милиционер.

В отделении Волгина заставили выложить все из карманов, снять шнурки, ремень, расписаться под описью имущества и, ничего не объясняя, отвели в камеру.

Он понимал, что вскоре должно все вот-вот проясниться. И действительно, в восемь часов к нему вошел старый бритоголовый человек, представился дознавателем Челюкиным и попросил пройти с ним. В его кабинете он присел за стол и молча указал Волгину на стул напротив через стол.