Да, время его не пожалело -- вон шрамище какой, сутулый, матерый, злой... непросто будет с ним заговорить по душам... Да и стоит ли напоминать ему тот эпизод... он его уж и забыл, наверное, а я тут ему ворохни юность...

– - Почему не откликнулись, когда я вас звал?
– - строго обратился к нему.

Все напряглись. Воронцов поднял глаза, смерил меня невидящим взором, холодно бросил:

– - Не слыхал такого.

– - Что в свертке было?

– - Это мое дело, -- поднялся он, как бы давая понять: разговор окончен.

– - Может, водку несли?
– - не отстаю.
– - Фамилия?

– - Воронцов. Водку, начальник, не употребляю, -- ответил как равный равному и наконец внимательно меня осмотрел.

Выдержал я его тяжелый взгляд.

– - Это что за фамильярность, осужденный Воронцов?
– - вскипел наконец я.
– - Положить вот сюда сверток!
– - показал на их столик из ящиков.

Смотрю, проняло...

– - В свертке...
– - замялся, почуял, что не на того нарвался, затем нагло ухмыльнулся и похлопал себя по животу.
– - Что было -- сплыло и уже здесь, гражданин начальник.

– - На наказание напрашиваетесь?

Ага, взор-то орлиный как негодованием праведным полыхнул... и наткнулся на теперь уже мой тяжелый взгляд. Дерзость стала гаснуть. Накинул телогрейку, пробурчав:

– - Это ваше личное дело. А мне работать пора.
– - отвернулся и смолк.

Фрукт. Но чувство собственного достоинства все же сохранил, с таким несладко, но если уж его пробьешь, он не подведет, разобьется, но сделает, не обманет. Трудная задачка всегда приятней; посмотрим, Ваня Воронцов, кто кого... Ты же, видать, -- авторитет. Ну и я тоже. Поборемся.

– - Хорошо, Воронцов. Зайдете ко мне после работы, поговорим. Ведь мы давние знакомые...

Никакой реакции... Ну ничего, вспомнит. А и не вспомнит... что мне с ним -- детей крестить? Гуляй, Ваня, со всеми своими принципами воровскими. Проходили, надоело.

ВОЛЯ. ВОРОНЦОВ

Работа после обеда стала посноровистее -- спешили залить оставшийся бетон. Тяжелые дождевые капли дробно ударили по спине, потекли пузырящимися лужами. зэки с радостным гиком скрылись в спасительной будке: есть повод сачкануть...

Но я любил под дождичком работать: струи воды приятно щекотали горячее тело, успокаивали меня. Хотя грохот вибратора не располагал к утешению, но тут уж и чифирок помогал -- глушил эти звуки, и работалось как в полудреме. Кайф...

Когда отшвырнул надоевший вибратор в конце смены, сразу перед глазами встал этот новый майор. Где ж видел-то его? этот тихий голос, рука как подбитое крыло... Ну да хрен с ним, мало ли ментов перевидел на Зонах. Если и знакомы, кому и какой с этого приварок?

Присел на порожек каморки, а все этот красноперый из головы не выходил -- просто интересно стало: вспомню, или голова уже дырявой стала?

Так, на особом режиме? Нет, на особом такого не было. Да и пришел я оттуда сюда чуть более года, забыть бы не успел. Воля? Нет, тоже не помню. Последние годы, когда люди шарахались от взгляда моих перекошенных глаз, помнились хорошо. Там этого подбитого не было.

Строгий режим? Крытый?

Зоны, зоны, зоны... Да сколько ж их было? Да ну их к чертям, всех майоров, вместе взятых, лучше о чем бы хорошем вспомнить.

О маме...

Имя его мама произносила любовно и ласково: И-ван, Ива-н, Ванюша. Каждую буковку она пестовала, оглаживала, как песню дорогую пела его имечко, что сама и придумала, без отца, в честь своего деда, ею особо чтимого. Столько любви вкладывала в своего первенца -- Ванечку, столько не растраченной в лихолетьях великой страны добра душевного изливала эта кроткая женщина, что казалось -- дал бы ей Бог десятки русочубых детей, то на всех бы хватило неиссякаемой любви, сострадания к их маленьким и большим бедам, ласки -- той, что может дать только русская простая женщина, -волшебной и долгой, как воля, что простиралась вокруг нее: и широководная великая река, и поля, что сливаются с небесами у горизонта, и густые леса с цветастыми лугами. Вся неизбывная сила, принятая ею от матери-земли, давала этой женщине возможность отдавать немереное количество своей души миру и людям...

Умерла мать молодой и красивой, ушла в тяжких муках болезни, но еще мучительней ей было расставаться с детьми -- к тому времени появилась и младшенькая, Настена, белобрысый цыпленок.

Жить бы да радоваться... кончилась страшная война, но словно что-то оборвалось с ее окончанием внутри у матери сразу, резко. Может, великая струна судьбы, что держала ее в холод и голод тыловой жизни, помогавшая тянуть лямку, выбиваясь из сил, "ковать победу" слабыми женскими руками. Победа выковалась, а вот женщины, ее сладившей, не стало, надорвалась.