Медведев вошел на вахту, следом открылась дверь, и Шакалов втолкнул пятерых испуганных зэков. Они нехотя и привычно сбились в углу комнаты, с тоской ожидая наказания - провинность была написана на их угрюмых лицах.

– Разделись, быстро!
– крикнул на них Яйцещуп, служака, любивший дознаваться и отлавливать нерадивых.

Кликуху свою позорную он получил за маниакальную привычку при входе в Зону щупать каждого входящего зэка за мошну, ища там скрадки-ухороны: табак, анашу и еще что-то запретное. Трудно понять, кому этот ежедневный ритуал доставлял больше сексуальных ощущений - дурному верзиле прапорщику или ухмыляющимся зэкам. Никогда он ничего не находил, но нехитрую эту процедуру превращал для себя в потешный спектакль, в ходе которого ржал и, как ему казалось, острил, что-то наподобие: "Ну что, у тебя пусто все? Небось Синичкина охмурил с утра?" Синичкин, известный в Зоне "голубой", мог стоять здесь же, что еще больше подогревало губошлепа.

Зэки неохотно разделись, прикрывая наготу, подняли глаза к потолку жалкие и униженно-злые.

– Та-ак, шо-о уши развэсилы? Спыной, спыной к нам!
– крикнул прапорщик.
– Сины-ычкин! Отошел, можешь одеться, пупсик... Ну, дывытесь, товарищ майор, - обратился Шакалов к Медведеву, будто и не было этих двух лет, словно вчера расстались.
– Последние художества!
– Шакалов сплюнул. Оглядел вдруг майора, и до него дошло.
– Так вас с возвращением, что ли, поздравить? Как здоровье?

– Спасибо. Видишь, еще на одну ходку пошел, - грустно улыбнулся майор.

– Дело хозяйское, товарищ майор...
– осторожно заметил Шакалов.
– Но я после пенсии - сюда ни ногой. Хватит, насмотрелся на этих мазуриков! гаркнул: - Стой нормально!
– боковым зрением уловив шевеленье в углу. Подывитесь...

Медведев обернулся, чтобы полюбоваться. Спины над чахлыми ягодицами осужденных вздулись и покраснели до синевы, словно пороли их нещадно кнутом.

Подойдя ближе, майор усмотрел на телах в синюшно-красных отеках свежие наколки: у двоих кресты с распятием Христа, у третьего - большой полумесяц и маленькая мечеть под ним.

– Вчера же всех осматривали. А за ночь уже намалевали!
– развел руками, отдуваясь от злости, прапорщик.

Медведев озабоченно кивнул ему, еще раз оглядел красноспинных.

– Фамилия?
– спросил спину - обладательницу полумесяца.

– Цесаркаев, - весело ответила с кавказским акцентом спина.

– Почему не крест?
– задумчиво спросил Медведев.

– Мусулманын, гражданын началнык...
– обидчиво протянула спина.

– Ну да... В изолятор!
– кивнул конвою.
– И сколько таких?
– обернулся Медведев к Шакалову.

– Да с полсотни уже набралось. Но это последние...

Цесаркаева вывели, а Медведев рассматривал следующую спину сгорбленную, стариковскую. Шакалов возмущенно помотал головой:

– Это вообще отдельный случай... Кукушка, повернись!

Дед повернулся, и взорам предстал большой портрет генералиссимуса Сталина. Человеческая плоть словно изгоняла вождя народов - грудь по татуировке была изрезана, шрамы только-только зарубцевались.

Медведев, наклонив голову, рассмотрел лик вождя, поднял глаза на седовласого, ухоженного старика Кукушку. Тот смотрел чистыми голубыми глазками - ну прямо ангел...

– Чего это ты вдруг?
– осторожно спросил майор, показав на сурово хмурившегося вождя, поросшего седым волосом по впалой груди зэка. Одевайся...

– Дак я сводил ее, - радостно сообщил старик.
– И крест на спине... тоже сводил.

– Тоже... мусульманином заделался!
– выдохнул Шакалов.

Кукушка реплику пропустил мимо ушей, продолжал говорить деловито-рассудительно, одновременно неспешно одеваясь.

– Это я в тридцать седьмом наколол. Чтоб не расстреляли. Тогда ведь как было: если... он у меня на сердце, - показал на грудь, - стрелять, значит, не будут. А теперь-то зачем? На волю скоро. Вот ляписом и ножичком решил свести со своего сердца мавзолей. Не совсем удачно, согласен.

– А крест зачем сводил?

– Я свой крест уже относил...
– серьезно ответил зэк.

– Никто не спасался... никаким портретом, - вставил злой Шакалов. Расстрел - и хана.

– Спасался, еще как спасался, - упрямо, надув губы, как маленький ребенок, возразил дед.

– В санчасть, - показал Медведев на него вошедшему конвоиру, тот грубо подтолкнул на ходу одевающегося старика.
– Повернулись!
– приказал стоящим.
– Фамилии?

– Бакланов... Кочетков... Синичкин...
– ответили голые вразнобой.

У последнего спина была чистая, Медведев, оглядев его, отметил: наколка-родинка на щеке, припухла красно-синяя точка. Майор знал, что этот знак на щеке означает приниженность в среде заключенных.

Синичкин странно тушевался под внимательным взглядом майора.

– Ты чего?
– спросил, увидев это, Медведев.
– Ну, кто тебе это поставил?
– указал на родинку.

Худощавый, женственно мягкий в движениях, чуть жеманный Синичкин совсем растерялся, покраснел; заходили руки, приоткрыв наготу, которую он старательно прятал. Бакланов и Кочетков, стоявшие спокойно и открыто, улыбались ехидно.