Вдруг всполошились псы. Стая воронья поднялась с мусорных куч за забором, совсем рядом фырканье лошадей. Нестеров прислушался: "голоса!" Кто-то идет. "Не они ли?" - мелькнуло в голове обер-ландрихтера. Над забором сверкнули пики.

Нестеров заторопился домой, а через минуту какую-нибудь, не больше, в дверь тихо постучали.

Нестеров окликнул: "Кто там?"

Ответили: "Губернатор". Отпер. Вошли Ржевский, Волынский и несколько солдат. Ржевский объявил Нестерову, что он арестован. Тотчас же в комнату вошел и епископ. Оглядев всех находившихся здесь, он сказал, чтобы все вышли, оставили их с Нестеровым наедине.

Питирим мягко взял Нестерова за руку:

– Я слышал, ты низко мужиков считаешь... Дворянством и знатностью кичишься? И даже ведомо мне: запарывал ты рабов своих до смерти. Так ли?

– Кто набрехал это?
– грубо выдернул руку Нестеров.

– Самая близкая тебе душа!

– Какая?

– Жена твоя...

"Ах она, морская корова поганая!" - обругал мысленно обер-ландрихтер свою жену.

– Ложь!
– возмутился он.
– Не может того быть!

– Другое свидетельство есть. Не отпирайся... Не внемлешь ты математическому любопытству: како много дворян в знатных одеждах и кое число крестьян и сермяжных рубищ? И могут ли дворянские прелюбезные дружества сравниться силами с тьмами тьмущими жителей деревень?

– Не учить ли ты меня, преосвященный, хочешь? Научен я царем-батюшкой многим наукам в коллегиях западных. И нужды не имею я в учениях геральдической политики...

– Вот мужик!
– с усмешкой ткнул себя в грудь Питирим.
– Мужик, а закует тебя в кандалы, да еще по приказанию царя, покровителя дворян же. Подумай об этом. Идет царство небесное некоею улицею во граде, а тебя там нет, на оной улице, и не будет. Не вина наша, что остался ты в адовой окраине... Государства и города не одинаковые бороздят улицы, и блажен, иже в час устроения обрящет во граде и государстве место свое. И горе затерявшемуся без дороги, подобно морскому кораблю без магнитной указки! Воля царя - разжаловать тебя из дворян... Испей чашу холопью и ты до дна.

Питирим медленно подался задом и исчез в двери, а вслед за ним вошли драгуны и стали вязать руки Нестерову.

Вечером Нестеров и его жена уже сидели в каземате Духовного приказа.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Филька ковал Стефана Абрамыча в кандалы, а в это время наверху, в Духовном приказе, Степаниду допрашивали судьи, назначенные епископом и вице-губернатором. Жонка, стреляя глазами в судей, давала ответы на все вопросы откровенно и весело...

– Было?

– Было.

– Долго?

– Покуда не приехала сама.

– По добру или насильством?

– По добру.

Монахи-судьи вздохнули о "заблудшей овце". А два пристава-судьи, сидевшие рядом с ними, недоверчиво косились в их сторону, облизывая усы. Степаниде хоть бы что. Будто и не про нее речь. Руки "в боки", глазами смеется, словно издевается над иноками. Грудь выставила, а на щеках задорный румянец. "У-ух, господи!" - усиленно обтирают на лбу пот судьи.

– Раскольщики ходили?

– Бывало.

– О чем беседовали?

– О своих делах.

– О каких?

– Об утеснениях.

– Ну и что же?

– Писал им.

– Чего?

– Челобитные и доношения.

– Кто писал?

– Он. Стефан Нестеров.

– Еще чего?

– Больше ничего.

– На чердаке у него, в сене, отыскана фляга с вином, а вино то подвалов кремлевских, и фляга та - монастырских мушкетеров скрывшихся, Масейки и Назарки... Не ведомо ли тебе, как попалася фляга на чердак к обер-ландрихтеру?

– Ведомо зело, - усмехнулась жонка.

– Ну?!

– Спали там.

– Кто?

– Мушкетеры.

– А с ними кто? Помнишь?

– Помню.

– Кто?

– Рабочие рудоискателя с Усты, Калмовского.

– Нестеров про то ведал?

– Сама я пустила.

– А он?

– Спрашивал: не спала ли я с ними?

– Ну!

– Чего "ну"?

– Что ответила?

– Облаяла.

– Кого?

– Нестерова.

– Как? Повтори.

Степанида повторила. Судьи, и даже монахи, прыснули со смеху, а один чернец закашлялся "до невозможности". Степанида оглядела судей презрительно.

– Кого еще знала?

– Буде с вас!
– отрезала она.
– Хватит смеяться.

– Пытать будем. Говори!

– Брешете!

– Будем. Говори: кого еще знавывала?

– Епископа нижег...

– Шш-шш-шш!

Суд заволновался. Пристав зажал Степаниде рот. Монахи закрестились.

– Молчи, гадюка!
– шипел пристав.

– Пытать будем, коли не замолчишь, - окрысился на нее один из иноков.

– И так пытать, и этак пытать!

– Вот и будем!
– воскликнул сильнее прежнего окрысившийся монах.