Петр расспрашивал Волынского: сохранился ли в Нижнем кто-либо из рода Мининых, и узнав, что никого не осталось, выразил свое по этому поводу сожаление. То же самое высказала и царица.

– Однако надобно будет нам всем помолиться у гробницы сего великого мужа, коему все мы обязаны нашим благополучием. И не может быть того, чтобы когда-либо имя сего героя было забыто на нашей земле! Ибо оно есть знак непобедимости родины нашей.

Сказав это, Петр поднялся и помолился. Точно по команде поднялись и все присутствующие и тоже перекрестились.

После обеда Петр верхом, окруженный нижегородскими властями и генералами, поехал осматривать город.

IV

Филька встречал царя, а Степанида пекла сладкие пироги и крендели; ее сынишка ползал тут же на большом ковре; она поминутно оглядывалась и покрикивала на свою "радость".

И вот вдруг дверь отворилась, а на пороге появился цыган Сыч. Руки опустились от неожиданности и страха у Степаниды Яковлевны. Она смотрела на него и не могла слова вымолвить, - на языке вертелось одно: "Уходи! Зачем пришел?" А сказать не было сил.

Цыган Сыч мягко, вежливо вошел в горницу и без приглашения сел на скамью.

– Не ждала, как видится?

– Я тебя и в живых-то не считала, а не токмо что... а ты вот, оказывается, ишь!
– сказала она с какою-то досадою, отвернувшись от гостя. Сыч улыбнулся, заиграл белками:

– Не одним купцам небо коптить, небось, и нашему брату хочется.

А потом перевел взгляд на ребенка.

– И-их, какой алашка-букашка! Чей это?

Степанида вспыхнула:

– Мой.

– Э-эх ты, - вздохнул цыган, оглядывая с ног до головы Степаниду и качая головой.

– А ты уходи, - всполошилась она, - а то, пожалуй, Филька придет, да пристав Кузьма Петрович с ним, да Пушников - нехорошо будет...

– Не бойся... За царем бегают они по городу, как на собачьей свадьбе.

– Но могут соседи увидать... Уходи.

Сыч опять вздохнул, не спуская с нее грустного взгляда.

– Я пришел увести тебя с собой...

– Куда?!

– Мало ли места в нашем царстве-государстве?

– Я - жена... Венчанная теперь.

– А это не беда... Поп и у меня найдется. Какую хочешь службу тебе отслужит, а супружествовать не хуже Фильки буду... Была бы ноченька светла да месячна, были бы мысли соколиные да конь лихой.

И подошел к Степаниде. Хотел ее обнять, а она отскочила, лицо ее стало испуганным:

– Что ты! Что ты! Я жена живого мужа... И притом же: грех! Обманывать нельзя, да и дитя смотрит на нас...

– А я уберу его, - нагнулся Сыч, чтобы взять ребенка и унести в соседнюю горницу.

Степанида бурею сорвалась с места и, схватив цыгана за плечи, с силою оттолкнула его в сторону.

– Ого!
– сказал он.
– Ты такая же сильная. А душа стала у тебя овечья...

Петюшка смотрел на "дядю" большими черными глазами, в бахроме крупных ресниц, с любопытством. Улыбнулся. Обнажив сильные, белые зубы свои, добродушно улыбнулся и цыган.

– Не узнаешь?
– потрепал Сыч весело Петюшку за подбородок. У Степаниды навернулись слезы.

– Он маленький, - сказала она растроганно.

Сыч остановил долгий, пристальный взгляд на ней.

– Не хочешь с ним расставаться?
– спросил он Степаниду, указывая на мальчика.

– Да.

– Мы и его захватим с собой...

– Зачем мучаешь меня? Что я тебе сделала плохого?
– заплакала Степанида.

Лицо Сыча было озабоченным. Он обнял жонку, стал утешать:

– Голубиная радость моя! Лебедь белокрылая моя, лебедушка! Не плачь, не тужи, Яковлевна... Замучил тебя аспид твой Сухарь Сухаревич, первой гильдии свиная харя. Скажи слово - и убью я его, гада этакого, и зарою тут же, под его хоромами, подлого.

Степанида вырвалась из объятий Сыча, подхватив с пола сынишку, и побежала в соседнюю комнату.

– Куда, куда ты, голубиная моя радость!
– рванулся цыган за ней.

– Уйди!
– завизжала она, а лицо ее стало таким злым и противным, что у Сыча невольно мелькнула мысль: "Ужели это Степанида?!"

Он остановился посреди комнаты на ковре, растерянно поглаживая курчавую голову.

– Что же теперь ты - за человека меня, выходит, не считаешь? обиженно спросил он.

Степанида сидела надутая, прижав к себе крепко своего сына, точно кто-то собирался его отнять у нее.

– Ты чего же испугалась?
– продолжал цыган.
– Взгляни на мальчишку... Не могут же от рыжей лисы родиться черно-бурые щенята?

– Не твое дело!
– огрызнулась Степанида.

– Как же так не мое дело?
– ухмыльнулся двусмысленно цыган.
– Не поверю я, чтобы забыла ты нашу тайную любовь с тобою.

– Никакой любви и не было.

– Гляди!
– цыган, играя белками, показал перстом на мальчика.

– Это - сын Филиппа.

– Мой!
– уверенно сказал цыган.
– Смотри!