Фашисты, видимо, разгадали замысел партизан и спешили накрыть их в ложбине. От зарослей, поднявшись во весь рост, с криком пошли в атаку полицаи. Сзади их цепи, потрясая пистолетом, бежал офицер. С развилки ложбины ударил партизанский пулемет. Это бил Саша Уралов. Рядом с ним строчили из автоматов Михаил Моськин и Павел Иванов. Оставив на снегу несколько трупов, полицаи отступили.

Теперь предприняли атаку немцы. Ведя огонь на ходу, они молча, соблюдая дистанцию, рванулись к ложбине. То прячась, то выныривая из-за кустов, Богданов брал на мушку каждую фигуру в отдельности, нажимал на спуск. Позиция у него была удобная, он сверху хорошо видел, каждая его пуля достигала цели. Пятерых или шестерых фашистов срезал Богданов, а когда левый фланг немецкой цепи подошел совсем близко, одну за другой метнул три гранаты…

Партизаны уже были в лесу. Выждав еще некоторое время, Богданов тоже стал отходить. Отходил он медленно, то забегая вперед, то возвращаясь на старую позицию, создавал видимость у врага, что он не один. Удачно перемахнув открытое место, плюхнулся в снег за деревьями. Внизу просматривалась вся ложбина. В правом ее рукаве, неуклюже распластавшись, застыли два трупа. Было до них далековато, и Богданов так и не узнал, кто же из его товарищей остался лежать на снегу. Да и некогда всматриваться: фашисты идут следом.

Дав несколько очередей, Леня побежал по лесу. Он бежал и шел долго, глотая на ходу снег. Его радовало, что отряд оторвался от противника и движется верным курсом. «Теперь ничего, — думал Леня, облизывая горячие губы, — теперь они болотом махнут…»

Сзади послышался собачий лай. Фашисты шли по следу. Богданов пробежал еще немного и залег на пригорке. Он решил задержать врага, дать возможность партизанам уйти еще дальше, пересечь болото. У него темнело в глазах, болел затылок; хватая ртом снег, он заметил, что со лба упала капля крови. Потрогал голову и только сейчас узнал: нет на нем шапки. По шее липко стекала кровь. Мокро было под рубахой и в сапогах. «Значит, задело меня тогда», — подумал Леня, меняя диск в автомате.

Собачий лай был совсем рядом. Две овчарки выкатились из черноты ельника и, обогнув гривку кустов, летели прямо на Богданова. Он знал, что это обученные злобные собаки, и заранее достал парабеллум. Одну овчарку он срезал очередью из автомата, а вторую успел только ранить, и она молниеносно схватила его за запястье, тяжело навалилась на спину. Закрывая лицо, Богданов рывком перевернулся, три раза подряд выстрелил в упор. Овчарка заскулила, клубком покатилась по снегу.

Показались немцы. Они стали обходить Богданова с двух сторон.

— А-а-а-а, суки! — кричал Леня и, прижимая кровоточащей рукой приклад, бил по фашистам, поворачивая ствол то влево, то вправо.

— Эй ты, сдавайся! — сложив рупором ладони, заорал один из полицаев. — Сдавайся, ничего тебе не будет!

Фашисты пытались взять партизана живьем. Их было около тридцати человек. Но не подпустил их к себе Леня Богданов. Оборонялся он долго. Короткий декабрьский день клонился уже к закату. Опускались над землей сумерки. Леня потерял много крови. Автомат был пуст. Положив беспомощную левую руку на снег, он стрелял с нее, как с упора, из парабеллума. Немцы орали, подгоняя полицаев.

Богданов вынул обойму. Она была пуста. Последний патрон был уже в патроннике. Леня посмотрел на лес. Там, за Желчой, партизанская база, Пулово, его родина, мать, десятилетняя сестренка Таня…

Фашисты, видимо, не слышали последнего его выстрела. Они подошли к партизану уже в темноте, посветили фонариком. Леня лежал вниз лицом, как бы целуя землю. У виска его, в посиневшей руке был намертво сжат пистолет, обрызганный кровью.

Перед новым годом фашисты стали укреплять гарнизоны в Бызьве, Блонске и Сорокиной Горе. Все эти селения стояли на основных дорогах, ведущих к Ленинграду и Пскову, треугольником окружили партизанские базы в Сороковом бору.

В красивое село Блонск дополнительно пришла усиленная рота, сформированная в основном из предателей, бывших наших военнопленных. Каратели были одеты в немецкую форму, хорошо вооружены. В казармы они превратили школу, интернат, детские ясли и несколько прилегающих к школе домов. На весь гарнизон было всего восемь немцев: щеголеватый молодой лейтенант Отто, врач Курт, радист, повар, фельдфебель и четыре обер-ефрейтора.

Немцы держались особняком. Они только отдавали распоряжения и следили за порядком. У карателей были свои командиры: сержанты, старшины. Они командовали по-русски и пользовались, по всей видимости, уставными положениями нашей армии. Жители по утрам слышали знакомое «Становись», «Равняйсь», «Смирно» и первое время не могли привыкнуть к тому, что эти говорящие на русском и украинском языках люди — враги, каратели, убийцы…

Ко всему русскому лейтенант Отто относился брезгливо. Когда на кухню потребовалась судомойка, он сам лично, не доверяя доктору, осматривал девушек, которых привели полицаи. Не снимая черных перчаток, лейтенант брал девушек за подбородок, заставлял раскрывать рот, смотрел в ушах, в голове. И делал все это медленно, с показным выражением гадливости, словно прикасался к огромным зеленым жабам.

Любаша Платонова, белокурая рослая хохотушка, пройдя этот «конкурс», прибежала на мельницу к Нине Минковской и Маше Бушиной, пожаловалась: