Дороти поняла, что забыла спросить у фон Берга, как же он, живой, может путешествовать с мертвыми, но потом рассудила, что наверняка бы ничего не поняла в его объяснениях.

Шлюпки при свете масляных ламп челноками ходили от корабля к кораблю – команда Пса забирала забытые в спешке вещи, которыми они успели обрасти за время плавания, а команда Дороти спешила вернуться обратно на свой борт.

Через полчаса, когда уже почти рассвело, последней ходкой приплыли два бочонка крепкого вина – прощальный дар от Морено. А привез их Фиши, у которого под глазом наливался чернотой синяк.

– Решил вернуться во флот Его Величества, – потирая след от тяжелой, и наверняка капитанской, руки, объяснил он. – Подумал, если тут остались такие люди, как командор Вильямс – может, и для флота еще не все потеряно.

– Я помогу с патентом, – искренне пообещала Дороти, потому что за такого рулевого капитанам впору дуэли объявлять. – Офицерское звание обещать не могу, но сержантское будет. Слово благородной леди.

– Предпочитаю заслужить, – ответил Фиши, фыркнул на молодого матроса у руля и неспешно раскурил трубку. – Эта ходка последняя, или мы что-то забыли, капитан?

– Нет, мистер… – Дороти сделала выжидательную паузу.

– Мистер Смит, – с достоинством представился Фиши.

– Нет, мистер Смит. Отходим. Здесь нас больше ничего не держит, – Дороти потерла лицо ладонями и представила, как она отоспится за все эти безумные недели разом.

В своей каюте.

Которая до сих пор помнит выходку Дорана. И запах Морено тоже. Проклятье!

Спать расхотелось сразу, и Дороти украдкой бросила взгляд на палубу “Каракатицы”. Пиратов уже отнесло течением – новый рулевой (кто бы сомневался, что это будет Саммерс) пока привыкал к штурвалу.

На палубе царила обычная суета.

Морено как всегда раздавал короткие резкие указания и ухитрялся быть сразу и везде. На “Свободу” он не оглядывался, хотя взгляд Дороти наверняка почувствовал.

Дорана, похоже, сразу унесли в капитанскую каюту, потому что около нее уже дважды мелькал Хиггинс с лекарским ящиком.

Фамильное невезение Вильямсов сработало в последнюю секунду, когда Дороти уже почти решила отвернуться.

В дверях каюты, пошатываясь, возник Доран Кейси – бледный до синевы, но живой и на своих двоих.

Он растерянно оглядел палубу “Каракатицы”, спросил что-то у матроса, попытался отбиться от подхватившего его под плечо Морено, а потом увидел Дороти.

И замер, раскрыв рот.

Просто стоял и смотрел, как на призрака, и даже вырываться из держащих его рук перестал. И взгляда не отводил.

Потом его тронул за плечо Саммерс и протянул конверт. Доран посмотрел на него непонимающе, опять взглянул на Дороти, нахмурился и снова посмотрел на конверт.

Дороти заставила себя отвернуться. И уйти от борта.

Кончено.

Внутри словно ржавой пилой прошлись, но время лечит любые раны. Это она знала точно.

– Отплываем, – чуть громче чем надо скомандовала она.

– Курс?

– Идем на Большого Краба. В ставку флота. Пора выбелить наши простыни и нашу репутацию.

Раздался сигнальный свист, и опустившийся парус милосердно закрыл от глаз палубу “Каракатицы” и Морено.

И Дорана, читавшего письмо Дороти.

Письмо, строчки из которого теперь словно были выжжены в голове.

“Мой дорогой, мой бесценный Доран!

Пишу тебе эти строки перед тем, как все случится, и использую храмовый язык, который в нас с тобой вбивали наставники все детство. Вот и пригодилось.

Надеюсь, содержимое этого письма останется нашей общей тайной, хотя уверена, что некоторые попытаются вызнать у тебя, о чем оно.

Если ты читаешь эти строки – значит, мне все удалось, и ты видишь только удаляющиеся паруса “Свободы”. Не грусти, это к лучшему – и для тебя, и для меня.

Не буду тебя мучить и перейду к сути.

Первое и самое важное: я знаю о сделке с демонами. Знаю, кому и что ты отдал за мое выздоровление. Не буду говорить, что навсегда обязана тебе за тот поступок. Ты сделал мне бесценный дар. Но знай, если бы на тот момент я была в силах тебя остановить – я бы сделала это.

Но хочу, чтобы ты знал другое – для меня не было худшей боли, чем та, которую получила я с вестью о твоей смерти. Мой мир рухнул в одночасье, и именно тогда я осознала, насколько ты мне дорог.