Когда она вышла из кабинета, лицо у нее, должно быть, было ужасное, потому что Ревир вскочил и подошел к ней. И взял ее руки в свои. Уж наверно, все думают, что он ей отец, и, конечно, все заметили, что у нее нет кольца, каждая женщина это в первую же минуту заметила… вот в какое положение он ее поставил! Лицо Клары пылало от стыда, как пылало перед тем в кабинете у доктора. А доктор позвал к себе Ревира, чтобы с ним поговорить; Клара надела пальто и угрюмо сидела и ждала, ни о чем не думая. Она не упиралась ногами в пол, а вяло вывернула ступни, так сидел в тот день на берегу Лаури, тогда казалось — никогда он больше не встанет и не пойдет, так и просидит до самой смерти, всем довольный, ровно ничего не делая.

Через несколько минут вернулся Ревир, шлепая сапогами, Клара уставилась на них, будто первый раз в жизни видела и не понимала, что это такое и для чего. В машине она расплакалась — устало, безнадежно, на одной ноте, слезы так и лились, она не давала себе труда их сдержать, а Ревир ее успокаивал; все, что он говорил, было здраво и разумно, и после она с ним согласится, но только не сейчас. Ее потрясло и смягчило, что он так сильно ее любит — какой-то сумасшедшей, ни с чем не сообразной любовью.

— И в больницу я не лягу, — сказала Клара. — Не лягу. Ни одна моя знакомая в больницу не ложилась, и прекрасно все рожали…

А еще через минуту-другую она почувствовала: хватит, надо перестать, не то у него, пожалуй, лопнет терпенье… она утерла слезы и притихла.

— Я хотел тебе кое-что купить, — сказал Ревир, словно извиняясь.

Теперь они очутились в центре города, сплошной поток людей и машин восхищал и пугал Клару, а таких высоченных домов она никогда еще не видала. По тротуарам бойко проходили женщины на высоких каблуках, как будто они привыкли каждый день носить такие туфли. Миновали огромное грязно-серое здание, перед зданием — памятник: лошадь вскинулась на дыбы, прямо в небо, на ней всадник, какой-то военный, оба покрыты мертвенными серо-зелеными пятнами. Точно их выудили со дна морского. Ревир поставил машину на стоянке, сунул монету в счетчик-автомат; Клара постаралась не слишком таращить глаза на подскочивший в счетчике крохотный флажок. Прежде она никогда ничего подобного не видела. Холодный воздух провонял бензином, даже дышать было трудно, но, похоже, никто этого не замечал.

— Пойдем, — сказал Ревир, не касаясь ее руки.

И Клара медленно пошла с ним, удивленно глядя по сторонам. Даже рот приоткрыла. Ревир привел ее в какой-то маленький магазинчик, всего несколько шагов по фасаду, — это был ювелирный магазин, на вывеске стояло длинное иностранное имя, Клара даже прочесть его не могла.

Магазин оказался узкий и длинный, от входа в глубину тянулся единственный прилавок, и кроме них — ни одного покупателя. Клара озиралась по сторонам: всюду сверкали циферблаты часов, серебряные блюда, чайные приборы стояли просто так, не в шкафах, всякий мог их стащить, а под чистым, прозрачным стеклом лежали на темном бархате драгоценности. Клара поглядела — и у нее захватило дух.

— Может быть, выберешь себе что-нибудь, — сказал Ревир.

За прилавком стоял старик в очках, он подобострастно улыбался им. Он доставал кольцо за кольцом, чтобы Клара получше их рассмотрела, а она все смотрела ему в руки и не верила своим глазам. Он предложил примерить кольцо. Клара надела кольцо, и рука вдруг преобразилась.

— Что это, изумруд? — спросил Ревир.

Старик сказал — да, изумруд. Ревир взял Клару за руку, придирчиво оглядел кольцо — и выпустил руку.

— Что ж, — сказал он, — выбирай любое, какое понравится. Это ведь для тебя.

— Но я ж не знаю… я в них не разбираюсь, — сказала Клара.

Она стояла растерянная, неловкая. Страшно — еще выберешь что-нибудь чересчур дорогое или такое, что Ревиру покажется уродливым.

— Не торопись. Выбери что-нибудь хорошенькое, — сказал Ревир.

Он стоял не рядом, а в двух шагах от нее. Не то чтобы ему было неловко, но Клара заметила — он говорит как-то осторожно, сдержанно. Она взяла кольцо с лиловатым камешком, примерила. И сразу сказала:

— Вот, очень миленькое.

— Это аметист, — сказал Ревир.

Что бы это значило?

— По-моему, оно миленькое, — робко повторила Клара.

— Посмотри другие.

Старик вытащил еще один подносик с кольцами. Сердце Клары колотилось: столько всего приходится разглядывать, трогать, обдумывать. Будь ее воля, она бы взяла первое, что подвернулось под руку, и — конец всей этой мучительной неловкости. Но в том мире, где живет Ревир, полагается, видно, как следует разглядеть каждую вещь, прежде чем сделаешь выбор. Драгоценные камни в хитроумной, красивой оправе сверкают и подмигивают ей, это дары чужого мира, у нее нет на них никакого права, она попросту ворует их у тех, кому они полагаются, — не у таких же девчонок, но у порядочных женщин, у настоящих мужних жен, которые не сгорают со стыда, когда идут к доктору. Она ворует у них и у жены Ревира — вот кто должен бы прийти сюда вместо нее! Пальцы Клары наткнулись на другое кольцо с лиловым камнем — крупный, необычайной формы, он высоко выдавался над золотой оправой и так и сверкал несчетными гранями; Клара перевернула кольцо и увидела ярлычок с ценой, темными чернилами было написано только: 550, она даже не сразу поняла. А поняв, положила кольцо на место. Противно зашумело в ушах. Стало быть, ей можно носить на пальце вещичку, которая стоит столько денег, сколько ее отец никогда в жизни не держал в руках, и у матери сроду не бывало вещи, которая стоила бы так дорого; а тут никто не удивляется, будто так и надо, удивительно только ей одной; старику за стойкой вроде даже скучно, а поглядеть на Ревира — похоже, он всякий день покупает такие подарки. Вот она как устроена, жизнь.

Под конец Ревир захотел, чтобы она взяла именно это кольцо. Оно оказалось великовато, но Клара сказала, что впору, — не хотелось больше никого затруднять. И на обратном пути она все разглядывала свою руку, покосится на скучные заснеженные поля за окном — и опять смотрит на палец, на горящий густо-лиловый камешек; он совсем ее ошеломил, и уже не осталось места мыслям, что она его украла — у жены ли Ревира, у своих ли родных или у кого еще. Это ее кольцо! Клара подняла руку, прижала кольцо к щеке, потом поднесла к глазам: в камне отражались крохотные отчетливые картинки — скользящие мимо поля, деревья, и дома, и тени, и какие-то смутные пятна, словно это проносилось само время в мире, который не ухватить, не удержать.