Я умудрился достать у одно из пояса пальцами пистолет и пристрелить сначала одного «воспитателя», потом другого.

Андронов тогда, как раз вернулся на склад и лишь задумчиво посмотрев на трупы, приказал меня вернуть в детский дом.

Пидорок. И зачем пидорку в Англии могла понадобиться Лисса?

А главное, почему именно таким макаром? В дерьме? Бывший муж?

— Серый, — набрал я знакомый номер, сев в машину. — А пробей мне адрес бывшего хахаля Лиссы в Лондоне.

— Зачем? — удивился Серый.

— Да похоже, что он ее себе обратно решил забрать.

— Ого, а как ты. В общем ладно. Тут еще Андронов своего Никифорова стал пихать активнее.

— Да пусть хоть в жопу пихаться начнут. Сначала Мелисса. Всё, жду адрес.

Я отключился, и немного погодя отвез Рваного в ближайший Скотланд Ярд и написал заявление об изнасиловании.

— Вас изнасиловали? — с сомнением спросил полицай, рассматривая мою внушительную фигуру.

— Конечно, могу разорванное очко показать.

— Нет, Нет. — принялся что-то строчить щуплый парень. — Заявление мы принимаем, задержанный будет осужден и депортирован на родину.

И вот там-то в тюрьме за изнасилование мужика, Рванного ждет настоящий пиздец. Я бы и сам убил. Но на душе и так достаточно грехов.

*** Мелисса ***

Долго пыталась прийти в себя.

Плыла на волнах сознания, и когда туман немного рассеялся, начала выть в голос, сжимать зубами подушку, которая уже намочилась моими нескончаемыми слезами.

Никита.

Мой мальчик.

Мой милый, рыженький мальчик. Так вырос, столько пережил. Потому что я, наивная дура, верила, что все у него хорошо. Послушала его приемных родителей, не хотела беспокоить детскую психику.

Побеспокоили и без меня. Родители умерли, а некая Ольга из детдома, тему прошарила и деньги у меня клянчила, тогда, как сам Никита, ходил в обносках.

— Она фотографировала меня, — рассказывал он, прижимаясь к моему плечу. — Заставляла улыбаться возле нового велосипеда, а потом отнесла его обратно в магазин.

Он говорил, говорил. Про этот ужасный год в детском доме, про то, как понял, что приемный. По ямочке на подбородке, которая передается от отца к сыну. Я слушала, плакала и не могла насмотреться на родные, знакомые черты лица и ощущала, как ножом по сердцу, режет чувство вины.

Как я могла так опростоволоситься?

Как я могла не пожелать увидеть в живую своего сына? Неужели не считала себя достойно? Неужели годы в психической клинике истребили материнский инстинкт?

Как я могла обречь его на пребывание в детдоме. А теперь…. Где мы теперь?

И что делать?

Рядом с нами сидела и рассказывала свою историю девочка Алена, они с Никитой сдружились, когда жили в обветшалом приюте на окраине Москвы.

Она хрупкая, светленькая и такая невинная, как кукла с фарфоровым лицом и голубыми глазами. Красивая, несмотря на слой грязи на лице.

Неудивительно, что она приглянулась работорговцам.

Когда мы остановились, я пообещала себе, что на этот раз не выпущу из виду сына, не отдам его никому, вырву из лап уродов и работорговцев!

Я найду способ связаться, если не с Юрой, то с тетей, с которой поругалась.

Я сделаю все, чтобы вернуть Никите и другим детям, детство.

Я поклялась и не сверну с пути!

****

Вот только, говорить легко, а вот выполнить обещание сложнее, особенно когда кричишь, что есть мочи и видишь, как твоего мальчика как мешок с картошкой грузят в кузов черной, тонированной машины, а тебя саму пихают в багажник другой.

Я ведь так и не сказала ему, что я его мама.

Я просто струсила, боялась увидеть в глазах обиду. Теряя сознание я видела, как он кричал, пока его подружку Алену и еще нескольких девочек сажали в третью машину и смотрел на меня с просьбой помочь.

Я помогу мой мальчик, держись.

Только держись.

****

Выскочила из туманного наполненного болью сна, резко и непонимающе оглянулась.

Почти задохнулась, когда поняла, что это за место, чей это дом. Боже только не снова эта тюрьма.

— Привет, любимая, — слышу приветствие произнесенное на чистейшем английском.

В углу сидел со смартфоном Дэвид и лишь мельком на меня взглянув, произнес на чистом английском: