— Не слишком.

— Так чего ты хочешь?

— Тебя. Я хочу тебя, Мегги. Сними рубашку.

— Думаю, вам стоит выражаться более конкретно, милорд.

— Меня зовут Томас, — холодно напомнил он. — Я сказал, что хочу тебя. По-моему, этого вполне достаточно.

— То есть вы снова хотите меня терзать? Я верно поняла?

Его пальцы застыли на верхней пуговице ширинки. Верное наблюдение. Он издевался над ней, проклятый похотливый подонок, Но разве в этом целиком виноват только он? Не наговори она всех этих вещей, не ткни его носом в тот факт, что он нелюбим и жалок… Нет, все это ложь, и нужно честно сознаться: он с самого начала понимал, что она его не любит, но верил, что это не важно и когда-нибудь он сумеет добиться ее любви.

Проклятие.

Он сорвал с себя одежду, ощущая ее неотрывный, изучающий взгляд. Что же, может, это и неплохо.

Оставшись обнаженным, он подошел к кровати, сел рядом с Мегги и посмотрел в фамильные глаза Шербруков, чудесные светло-голубые глаза, яркие, как летнее небо.

— Сегодня больно не будет. Я войду в тебя, но на этот раз все будет по-другому. Я научу тебя давать и получать наслаждение, Мегги.

«Я стану твоим учителем и любовником, а не этот ублюдок Джереми. И ты постепенно привыкнешь к моим рукам и губам и перестанешь мечтать о нем».

— Трудно поверить, чтобы подобные вещи могли казаться приятными.

— Я заставлю тебя улыбаться, бессмысленно и блаженно, пока твои глаза не затуманятся. Может, потом даже позволю тебе заснуть, — пообещал он, притягивая ее к себе. — Поцелуй меня, Мегги.

— Так и быть, — неохотно согласилась жена, и когда его язык оказался у нее во рту, когда она чуть расслабилась, он, поняв, что немного заинтересовал ее и привлек внимание, сбросил подушки на пол и лег около нее.

— Ты прекрасна. И ты моя, Мегги. Никогда не забывай этого. Ты моя, и ничья больше.

Она ответила прямым, незамутненным взглядом.

— Конечно, твоя, Томас. А ты мой. Молю Бога, чтобы и ты об этом помнил.

От этих слов ему стало сначала жарко, а потом вдруг очень холодно. Пусть Мегги не любит его, но никогда не изменит. Он очень хотел заручиться ее верностью, но и любовь ему была тоже необходима. Иначе говоря, он хотел всего. Проклятие.

Когда ее рубашка полетела вслед за подушками, Томас лег на Мегги и стал целовать, продвигаясь все ниже, понимая, что держать себя в руках становится все труднее. Но он не мог допустить повторения их брачной ночи.

Сердце его молотом бухало о ребра, кровь пульсировала в жилах, горячая и загустевшая, и тело ныло от желания поскорее вонзиться в нее. Но он целовал ее белый живот, чувствуя, как напрягаются мышцы, понимая, что она постепенно возбуждается, оставаясь при этом донельзя невежественной и крайне наивной. Ничего, зато ей наверняка хорошо, а будет еще лучше. Он заставит ее полюбить себя, заставит хотеть больше всех мужчин на свете, больше проклятого Джереми, заставит отдать свою душу, шептать его имя во сне.

Томас улыбался, когда, устроившись между ее ногами, желая, желая, желая… приподнял бедра Мегги и припал губами к жаркой расселине.

Мегги потеряла рассудок. Он в самом деле касается ее… там… ртом… губами… языком…

Она попыталась вскочить, до того смущенная, что, когда хотела заорать на него, из горла вырвались невнятные звуки. Она попробовала вырваться, упираясь в его плечи, дергая за волосы, но он только приподнял голову, посмотрел ей прямо в глаза и пробормотал, обдавая ее плоть раскаленным дыханием:

— Ляг, Мегги. Закрой глаза и наслаждайся тем, что я делаю с тобой. Пойми, это обычная вещь, вроде языка во рту. Успокойся. Я твой муж, и это доставляет мне огромное удовольствие. Не лишай меня этого удовольствия, Мегги.

— О нет… о небо, но, Томас…

— Тихо! — прикрикнул он и подул на нее.

Мегги дернулась и вскрикнула. Томас погрузил в нее палец, и она снова вскрикнула, только на этот раз он твердо знал, что жена пристрелит его, если он остановится. Ну вот, он своего добился. И продолжал терзать ее ласками, пока…

— Ну же, Мегги, не сжимайся. Дай себе волю. Давай же, иди ко мне…

Мегги не понимала, что с ней происходит, только сознавала, что просто разлетится в пыль, если кто-то или что-то попробует помешать этому непонятному. Тому, что с ней происходит. Она извивалась, лихорадочно бормотала что-то, обезумев от нарастающих ощущений, и, наконец, выгнулась, вцепилась в его волосы и оглушительно закричала.

Но он все ласкал ее, пока последние судороги, последние содрогания ее тела не угасли, и она осталась лежать, обмякшая, опустошенная, принадлежащая только ему.