Бриганте медленно выпивает второй стакан.

– Я подыхаю от жажды, - говорит дон Руджеро.

– Поставим ему стаканчик?
– спрашивает Бриганте.

– Поступай как знаешь, - отвечает Пиццаччо.

Бриганте тут же наливает стакан дону Руджеро. Нет ни малейшего интереса томить дальше этого мальчишку, который живет-то большую часть года в Неаполе и глубоко равнодушен ко всем манакорским козням и сплетням; к тому же в силу благородного происхождения его вряд ли даже способны унизить отравленные стрелы остальных игроков. Сам-то он игрок весьма посредственный. Однако в игру его охотно берут, чтобы не раздражать, потому что он, если попросят, охотно дает свою “веспу”, свое каноэ, платит без лишних слов за выпивку, а также и потому, что, когда его захватывает игра, он способен на злобную выходку, а это для игрока в “закон” качество наиболее ценное.

В кувшине остается только три стакана.

– Поднесешь стаканчик?
– спрашивает у Бриганте Американец.

“Поднесешь стаканчик” - освященная временем формула, и с этой просьбой обращаться следует не к патрону, а к его помощнику. Таким образом, дон Руджеро нарушил правило, крикнув: “Подыхаю от жажды”. Но, принимая в расчет вышеуказанное, это в вину ему не ставится.

– Поставим ему стаканчик?
– спрашивает Бриганте у своего патрона по игре.

– Поступай как знаешь, - отвечает Пиццаччо.

– Не думаю, что стоит ему ставить стаканчик, - говорит Маттео Бриганте.
– Больно он скуповат. А нам не следует поощрять скупость.

– А он действительно такой скупой?
– интересуется Пиццаччо.

– Еще поскупее, чем его оливки, - отвечает Бриганте.

Скупость Американца, равно как и плачевное состояние его оливковой плантации, стала уже притчей во языцех. Разумеется, первое обусловлено вторым. Из Гватемалы Американец возвратился, что называется, на щите: он без конца рассказывал о знаменитых садах “Юнайтед фрут”, где работал управляющим. Он совсем забыл о лукавстве своих соотечественников-южан: торговец недвижимостью всучил ему втридорога оливковую плантацию, которая уже не плодоносила, - немудрено, что характер его испортился. Еще долго Бриганте и Пиццаччо посыпали солью его кровоточащие раны. Игроки и зрители не спускали глаз с Американца, который совсем позеленел. Ночью у него наверняка будет приступ малярии. Однако держится он пристойно, молчит, не суетится. Поиздеваться над ним, ничего не скажешь, приятно, но в качестве жертвы Тонио еще забавнее: самое увлекательное - это когда при посторонних бередят раны, нанесенные любовными неудачами.

– Поднесешь стаканчик?
– спрашивает в свою очередь Австралиец.

Он даже не просит, он требует, так как у них с Бриганте есть дела и поэтому над ним зря глумиться нет смысла. На своем грузовичке под ящиками с фруктами он может перевезти с десяток блоков американских сигарет, он их скупает по пути и каждый раз отчитывается перед рэкетиром до последней пачки, а тот таким образом может точно проверить, дают ли контрабандисты верные сведения или нет. Поэтому-то, как в случае с доном Руджеро, так и в случае с Австралийцем, самые, казалось бы, завзятые игроки входят в противоречие с требованиями игры: реальная жизнь подминает законы чисто зрелищного порядка, не существует на свете такой игры, какой управляли бы лишь собственные ее правила; даже в самых азартных играх, как, скажем, рулетка, тот, кто играет широко, не трясясь над каждым грошом, имеет больше шансов выиграть, чем тот, кто жмется.

Только для проформы Пиццаччо с Бриганте отпускают парочку злобных шуток в адрес Австралийца и подносят ему вина.

После чего сам Пиццаччо наливает себе стакан и пьет его медленно, молча. Это тоже одна из привилегий патрона. Потом обращается к Тонио.

– А ты ничего не собираешься просить?

– Нет, - отвечает Тонио.

– Что же, ты в своем праве.

Бриганте залпом опрокидывает себе в глотку последний стакан. На этом кончается первая вечерняя партия.

Во второй партии выиграл в тарок Американец - теперь патроном становится он. В помощники себе он выбирает дона Руджеро, здраво рассудив, что студент из Неаполя - единственный из всех игроков, который в случае надобности не сдрейфит и может унизить самого Бриганте. Но дон Руджеро ужо заскучал. Мыслями он не здесь - он думает о женщинах, вернее, об иностранках, о тех, за которыми гоняется по неаполитанским улицам, о тех, кто высаживается с парохода, прибывающего с Капри, об англичанках, шведках, американках, об этих лицемерках, которые сами охотятся за мужиками, а делают вид, будто мужики охотятся за ними, как за перепелками; о француженках, уже несколько лет выходящих на облаву мужчин целыми шайками - видать, французы и впрямь потеряли свою пресловутую мужскую силу; совершенно справедливо говорил Муссолини о вырождении французов как нации, думает дон Руджеро. Играет он рассеянно, сам опрокидывает подряд три стакана: чем скорее он захмелеет, тем скорее кончится этот тошнотворный провинциальный вечер. Когда Тонио спросил его: “Не поднесешь стаканчик?”, он ответил: “Нет”, не вдаваясь ни в какие объяснения: унижать Тонио - такое мизерное развлечение, не его масштаба; он вполне мог бы сказать “да”; “нет” как-то само случайно подвернулось на язык, возможно, и потому, что у Тонио вымученная улыбка, совсем так улыбалась та иностранка, что на следующее утро сделала вид, будто ничего не помнит.

Сразу же начинается третья партия. Теперь патроном вышел Бриганте, который выбрал себе в помощники Пиццаччо.

Даже не осушив своего почетного стаканчика, Бриганте обрушивается на Тонио:

– Ты у моего помощника так-таки ничего не просишь?

– Нет!
– отвечает Тонио.

Ладони его по-прежнему плотно прижаты к краю столешницы, глаза опущены на эти белые пухлые руки, какими и подобает быть рукам доверенного лица.

– Почему ты не просишь Пиццаччо поднести тебе стаканчик?
– не отстает Бриганте.
– Три партии ты уже проиграл, а ни одного стакана не выпил. По-моему, ты имеешь право утолить жажду.

– Я имею право ничего не просить.

Слова эти встречаются одобрительным гулом. Тонио на провокацию не поддался.

– Тонио пустяками не проймешь, - обращается Бриганте к Пиццаччо.
– А ведь мне говорили, что он доверенное лицо у дона Чезаре, так сказать, помощник при патроне. А помощник должен уметь заставить себя уважить…

– В доме у дона Чезаре больше помощниц, чем помощников, - подхватывает Пиццаччо.

– О чем это ты? Объясни… - просит Бриганте.

– Тридцать лет назад у старухи Джулии были недурненькие титьки, - начинает Пиццаччо.
– Ну и когда дон Чезаре их вволю нащупался, он выдал Джулию за одного бедолагу, а тот возьми и помри от стыда.

– Понятно, - замечает Бриганте.
– Тот бедолага, очевидно, тоже считался доверенным лицом дона Чезаре, но закон-то устанавливала Джулия.

– В ту пору ты был еще на морской службе, - продолжает Пиццаччо.
– И потому многого не знаешь. Но все шло именно так, как ты и угадал… Перед тем как перейти в лучший мир, тот бедолага сделал Джулии трех дочек. Старшую звать Мария.

– Мария - жена Тонио!
– восклицает Бриганте.

– Подожди, подожди, сейчас я тебе все объясню… Когда Марии стукнуло шестнадцать, дон Чезаре обнаружил, что она очень миленькая. А титьки у нее еще покруглее, чем были в свое время у мамочки. Ну, дон Чезаре и приласкал ее, да, видать, перестарался - обрюхатил. Оставалось одно - найти следующего рогача и окрутить ее с ним; тут-то и подвернулся Тонио…