Шрифт:
Она замолкла, и все остальные вполголоса подхватили:
– Santa Maria, матерь божья, отпусти нам прегрешения наши, возноси моления о нас до самой нашей кончины.
И все хором, и Джулия вместе с прочими произнесли:
– Cosi sia, да будет так, аминь.
Потом Джулия снова завела: “Ave Maria…”
Большое неаполитанское кресло XVIII века с позолоченными деревянными подлокотниками в форме китайских уродцев отодвинули от стола. Так оно и стояло никем не занятое посреди залы.
На дворе возле крыльца дома с колоннами мужчины и подростки - обитатели камышовых хижин из низины - толклись возле докторской “Джульетты” и расспрашивали юного шофера о достоинствах автомобиля.
Жены рыбаков, облепив крыльцо, ждали в молчании.
Мариетта появилась из зарослей бамбука, обошла группу мужчин, проложила себе путь сквозь толпу женщин, быстро поднялась по каменным ступенькам крыльца и, проскользнув между Тонио и его сыном, очутилась у стола. Она тоже молитвенно сложила ладони.
– Благословен плод чрева твоего… - продолжала старуха Джулия.
И Мариетта подхватила вместе со всеми:
– Santa Maria, матерь божия…
На лестнице послышались шаги доктора. Молящиеся замолкли и дружно обернулись к дверям, ведущим в коридор.
Доктор оглядел их всех, ища среди них взглядом молоденькую девушку, которую дон Чезаре задумал было положить к себе в постель, когда болезнь Венеры сковала его тело. Взгляд доктора остановился на Мариетте, и именно к ней он и обратился:
– Завтра утром я загляну. Пока еще трудно сказать что-либо определенное.
Он помолчал, потом добавил:
– Вообще-то надежды мало.
И вышел. Эльвира потихоньку завыла.
– Замолчи, - прикрикнула на дочь старуха Джулия.
Она незаметно притронулась к коралловой рогульке, предохраняющей от дурного глаза и висевшей у нее на шее рядом с медальоном девы Марии.
– Замолчи. Нельзя плакать раньше, чем смерть вошла в дом.
Они поднялись в спальню дона Чезаре и окружили постель с балдахином. Больной молча обвел их всех взглядом и наконец заметил Мариетту.
– Вернулась, значит, - проговорил он.
Он сидел на постели, опираясь на груду подушек, подсунутых ему под спину. Правая рука, та, что не шевелилась, лежала на подушечке, обшитой золотисто-белой парчой. Как и всегда по утрам, Тонио тщательно его побрил. А причесала его Эльвира, и, как обычно, белые кудри аккуратным венчиком стояли надо лбом. Кончик белоснежного батистового платка торчал из кармашка темно-синей шелковой пижамы.
Быстрым движением Мариетта опустилась на колени возле кровати и поцеловала его правую руку.
– Простите, дон Чезаре, простите меня!
Рука его взмокла от ее слез.
Он с улыбкой поглядел на нее.
– Слушайте мои приказания, - проговорил он.
– Ухаживать за мной будет Мариетта. Только она одна. А все остальные ждите внизу. Пусть Тонио держит наготове “ламбретту” и сам тоже будет готов в любой час дня и ночи ехать куда понадобится. Мариетта вам передаст, что вы должны делать, и позовет, когда в вас будет нужда.
Все в молчании направились к двери, но на пороге старуха Джулия замешкалась.
– Дон Чезаре, - начала она, - надо бы послать за священником.
– Слушай меня хорошенько, Джулия…
Говорил дон Чезаре беззлобно, но так отчеканивал каждое слово, что всем ясно стало: нельзя приставать к нему больше с такими вопросами.
– Одна рука у меня еще действует, и я всегда одинаково метко стрелял что правой, что левой. Если поп посмеет войти в мой дом при моей жизни, я влеплю ему в заднее место хорошенький заряд дроби.
Джулия перекрестилась и вышла из спальни. Дон Чезаре остался наедине с Мариеттой, которая все еще стояла у постели на коленях, прижимая к губам правую его руку, и обливала ее слезами.
– Простите, дон Чезаре, простите меня!
– твердила она.
Он хотел было поднять руку, положить ее на голову девушки, ласково погладить ее по волосам. Но рука не слушалась.
– Встань, - сказал он, - перейди на другую сторону кровати.
Она поднялась и перешла на другую сторону кровати, к левой руке дона Чезаре.
– Придвинь кресло и сядь.
Мариетта придвинула кресло и села в изголовье постели.
– Дай мне руку.
Она протянула ему свою прохладную руку, и он сжал ее своей пылающей рукой.