— Убежали? — недоверчиво Анисья переспросила. — Ладно...

И развернулась всё-таки под Варвариными ухищрениями. Спать обратно потопала. Собак-то всё равно нету.

А Варя стоит — ни жива, ни мертва. Не верит даже, что всё вот так вот просто закончилось. Но радуется, конечно. И слышит, как со стороны улицы смех тихий раздаётся. Видно, слышал Тихон про собак.

А Варя постояла-постояла... Подумала-подумала... Да и сама в окно раскрытое на улицу полезла.

Холодом ночным ещё веет по земле. Да позёмка водянистая по земле туманом ползёт. Глядь — и скрывает травы да кусты мелкие. Буто и не бывало их.

Затревожиться бы может Варваре. Да только кто ж тревожиться будет, когда сердце от радости заходится? Когда закричать охота во всю глотку? Нельзя только кричать — зачем народ поднимать раньше времени? Да и не нужен им с Тихоном народ — вдвоём хорошо.

Тихон всё вперёд забежать норовит, руки по сторонам расставляя. По колени в позёмку серую уходя. И не боится в ней сгинуть. А Варе тогда чего бояться?

Разве что дома хватятся... Ну, так бабка сама жаловалась, что Варю не сватают...

Подбежали они к реки кромке. Розовым, хрустальным уж она покрывается. Свежестью дышит. Травы на берегу её не шелохнутся, будто покой утренний берегут. Тишина стоит, какую портить жалко.

Даже они с Тихоном на шёпоток перешли.

— А тут, говорят Леля[1] купаться любит, — Тихон Варе сказал.

— А кто вместе с ней купается... — Варя тихонько ближе к Тихону подобралась. — Того ТОПИТ!

Схватилась она за локоть чужой, напугать желая. Да только не пугливый Тихон. Так что перехватил Варвару за талию. Насилу выпуталась. И на берег присела, коленки к подбородку подтягивая — от зябкости.

Опустился рядом и Тихон. Посидел немножко, а потом за пояс чего-то свой схватился. Принялся его развязывать.

Вот уж отбросил его в сторону. За рубашку свою вцепился сзади. Видит Варя только как спина голая его проступила.

Отворотиться поспешила, который раз уж жар внутри ощущая. Да не вертухалась, пока шаги его по песку влажному не прошлёпали. Тогда ток и увидала Варвара, что и рубаха, и штаны, и сапоги Тихоновы рядом с нею остались. А сам Тихон уж в воде холодной скрывается. Фыркает, пошатывается на ходу. И всё удаляется. Варе даже грустно от зрелища такого стало.

— Утонешь — домой не приходи! — в спину она ему велела погромче. А Тихон махнул ей только, прежде чем с головою окунуться.

Страх тогда натуральный Варвару разобрал.

Ночь почти. Темно. Вода, что стеклянная. Тихон только что поглотила. Круги только по ней пошли. И Варвара одна на берегу осталась. Будто и не было Тихона на свете этом.

Подскочила Варя на ноги. К самой кромке подошла — так что вода почти ног самых касаться начала. Гладкая она снова стала. Бездушная. Спрятала Тихона.

Да где ж он? Ещё зорче глаза у Варвары стали, острее. Дошло почти осознание...

Вон он. Вынырнул. Далеко от того места, где окунался — видать плыл ещё под водой. Водяной несчастный. Отлегло тогда у Варвары.

А Тихон давай плескаться, что рыба огромная. Выгибается в спине, заныривает. Отфыркивается, волосы потемневшие поправляет. Да Варе вроде говорит чего-то — ей и не слышно толком.

Накурнался вроде. Спокойней уже ближе к берегу подплыл. И рукой Варе махнул:

— Залазь!

А светлеть уже стало. Так, что видно лицо его наглое стало.

— Вот ещё! — Варя аж отшатнулась от берега. — А вдруг тебе потом жениться придётся!

Ничего ей Тихон не ответил. Только водой в Варю плеснулся.

***

Народу на ярмарке — не протолкнуться. Солнце весело запекает, лучами среди людей путается. Обогреть всех да каждого старается. Чтоб у каждого на лице веснушки горсткой рассыпались. Да волос выцветал, рыжел. Чтоб как у Тихона становился.

Где же, кстати, Тихон этот? Не может ведь никто, покуда с головою дружит, дня ярмарочного пропустить. Да только петушки леденечные всё над Варей посмеиваются — ищи, мол, ищи. Мы-то есть, а рыжего твоего чего-то не видать.

Язык им Варвара украдкой показала. Вас-то, мол, съедят, и следов не останется. От настоящих курей — и то толку больше. Так что не обращает внимания Варвара на петушат этих.

Тут изменилось чего-то на ярмарке. Гомон разнопёрстный, лай собачий, трекотанье птичье будто единую мелодию приобрели. И направление общее.

Столб ярморочный — он для развлечения народного делался. Чтоб на нём подвесить вещи, а кто желает их — залезал да брал себе. Вот только не сразу и взять их получится — столб-то скользкий. А то б каждый дурак так с сапогами домой уходил. Ежели крепкий дурак достаточно.