И случилось вот что. Иоанн ползал в ногах у евнуха, умоляя его дать рецепт мази святого Георгия. Паракимомен ему отвечал:

— Да с чего вы взяли, ваше величество? Я и слыхом не слыхивал о таком лекарстве.

— Врёшь, мерзавец, — всхлипывал Цимисхий. — Злишься на приказ отобрать у тебя поместья... Ну прости, пожалуйста, я погорячился. Аназарба и Друзион будут пожизненно твоими.

— Распорядитесь письменно, ваше величество. И тогда я попробую что-нибудь придумать. Может быть, где-то в моих бумагах есть рецепт этой чудодейственной мази...

Но, конечно, никакого рецепта не было. Получив дарственную на имения, председатель сената с горестью поведал об этом Цимисхию. Тот хотел прибить подлого Василия, но уже не мог: месяц действия зловещего зелья истекал, и больной василевс находился в полной неподвижности. Еле шевеля языком, он проговорил: «Заговор... Убийцы... Кара Господня... за мои грехи...» — и закрыл глаза, потеряв сознание. Умирал Иоанн мучительно: звал на помощь, выл от боли и просил возвратить Феофано из Армении. По свидетельству домочадцев, он сказал при последнем вздохе: «Фео. не сердись», — и забылся навсегда.

Вскоре в Друзион привезли пергамент для магистра Варды Склера. Он сорвал сургуч и прочёл следующий текст:

«Мудрый стратилат! Благодарен тебе за посильное участие в выполнении наших замыслов. Сообщаю, что его величество отдали Богу душу в ночь на 10 января, года 6484 от Сотворения мира. И судьбе угодно, чтобы на престоле оказались законные императоры, сыновья покойного Романа II — Василий и Константин. Коронация будет в эту пятницу. Не пытайся бежать из Друзиона и препятствовать этому: твой сын Роман у меня в руках; при малейшем неосторожном шаге с твоей стороны жизнь его может оборваться. Если же не станешь делать глупостей, обещаю выхлопотать для тебя славный пост при дворе юных императоров. Будь здоров.

С выражением глубочайшего почтения паракимомен Василий Ноф».

Варда сидел раздавленный, потрясённый коварством евнуха Но потом сказал:

— Ничего, подлец. Мы ещё с тобой посчитаемся. Дай мне только вызволить сына из столицы. И тогда мы узнаем, кто кого!..

Калокир собирался покататься на лошади (он любил думать на скаку, овеваемый свежим ветром), как увидел сына Марии — Ивана. Тот служил в охране дворца, прилежно выполняя свои обязанности; год назад сочетался браком, и недавно у него родился ребёнок. Парень выглядел озабоченным.

Поприветствовав Ивана, Калокир спросил:

— Почему в печали? Трудности? Заботы? Говори. Помогу, если в состоянии.

— Мне пришло известие, — грустным голосом произнёс болгарин, — мама заболела. Я хотел бы съездить и проведать её. Мы давно не виделись.

— Ну, конечно, съезди. Денег дать? На, держи браслет. И не возражай. Это премия за работу. В крайнем случае — подаришь Марии. Так, по старой памяти...

Калокир скакал вдоль берега — молчаливый, сосредоточенный. Но забота была не о Марии — эти четыре года сгладили остроту его чувства. Мысли касались главного: должности наместника. Коронованные зимой императоры вправе были сместить его, как назначенного Цимисхием: новая метла мела по-новому. Что тогда? Возвращаться в Константинополь? Или, может быть, в Херсонес к отцу? Впрочем, он надеялся: паракимомен Василий оставался на вершине Олимпа, а его симпатия к Калокиру обещала если не сохранение статуса наместника, то, по крайней мере, не опалу и не изгнание. Быть в немилости не хотелось...

Время шло, и в Преславу прибыл человек из Вуколеона. Он привёз послание их императорских величеств Василия II и Константина VIII. Братья выражали благодарность за примерную службу и надеялись, что и впредь Калокир не покинет пост, данный ему Цимисхием. В той же депеше подтверждались полномочия командира военного округа стратопедарха Петра Фоки и, конечно же, патриарха Дамиана. Радости наместника и его людей не было предела. Он устроил пир, на который пригласил всё столичное боярство, славил императоров и первого министра, под диктовку которого делались все дела...

Но приятные новости зачастую соседствуют с неприятными. Возвратился Иван с сообщением о смерти Марии. Он забрал из Доростола сестёр — семилетнюю Софью и пятнадцатилетнюю Гликерью.

— Ты поселишь их у себя? — задал вопрос наместник.

— Да, конечно, а где ещё? У Андрея тесно, да к тому же он холостяк.

— Я могу взять Гликерью и Софью во дворец, — неожиданно заявил ромей. — Старшая пойдёт прислуживать в гинекее, младшая пусть учится у преподавателя моего сына. Всё-таки она — дочь царя Петра. Это надо помнить.

Полный взволнованных чувств Иван принялся благодарить Калокира.

— Пустяки, — отмахнулся тот. — В память о Марии я обязан позаботиться о её детях... Да и ты спас меня от гибели, выведя тогда через подземелье, — я тебе признателен...

— Вы безмерно добры, ваша честь. Но не будет ли против супруга, не устроит ли выволочку всем?

— Кто? Агнесса? Ничего, смирится. Я найду, чем её унять. Приводи сестёр.

Но проблемы с женой сразу же возникли. В первый момент крик стоял ужасный.