— Не знаю, не думал об этом, — усмехнулся Максим, вслед за хозяином тщательно вытирая о влажную тряпку запыленные туфли.

— А вот председатель колхоза и об этом должен подумать!

— Зачем же тогда держишь пса?

— По традиции, так сказать. Ведь прежде, в старой деревне, как бывало? Мужик всего боялся — воров, чужих людей, даже своих соседей. Вот и привязывал на цепь волкодава, чтобы охранял двор. А в новом, благоустроенном Гремякине, когда все изменится к лучшему, культурнее, человечнее станет жизнь, уверен, вряд ли много будет собак. Обходятся же почти без них в городах. Чем же деревня хуже? Убежден, собак будут держать только те, кто любит животных, кому они доставляют радость…

Подоконнички на веранде были уставлены банками с вишневым вареньем, в бутылках бродила розовато-пенная настойка, и хозяин поспешил заметить в шутку, что это домашняя лаборатория его жены. Максим же подумал о том, что гремякинский председатель, право же, оригинал — имеет на все свой особый взгляд, даже на дворовых собак. Едва он огляделся на веранде, как из дверей комнаты вышла Вера Гавриловна, в кремовой блузке, хорошо причесанная, обрадованная и чуточку смущенная. Она приветливо поздоровалась с гостем и тут же засуетилась возле мужа — принялась стряхивать щеткой пыль с его пиджака, он покорно поворачивался, улыбался. А выбежавшая немного погодя светленькая Милада потянулась к отцу на цыпочках, показывая ему свои рисунки.

И всем троим было весело, голоса звучали громко и радостно…

— Разве можно на целый день пропадать? — укоряла мужа Вера Гавриловна, посматривая на Максима, будто ища у него сочувствия. — Звоню в контору, в бригады — нигде нет. Без обеда. Как сквозь землю провалился.

Максима провели в комнату, уставленную новой, поблескивающей мебелью. С потолка свисала люстра в виде трех тюльпанов, в углу стоял густолистый фикус, на стенке — часы с бронзовым маятником, репродукция левитановской картины «Мартовский снег». Пришедший с улицы мог усесться на диван и после первых приветственных фраз разговориться с хозяевами по душам.

«Гостиная, что ли?» — удивился Максим, осматриваясь.

— День сегодня, Верочка, особенный! — потирая руки, сказал жене Павел Николаевич. — Строительство в Гремякине наконец-то начинается. Теперь завертится, закрутится все…

— Хлебнешь горя с этими строителями! — рассмеялась жена с милым укором.

— Ничего! Я теперь никому покоя в районе не дам…

Павел Николаевич, весь во власти хорошего настроения, повозился немного с Миладой, пощекотал ее, подергал за косички, та визжала от удовольствия, хохотала, увертывалась от отцовских рук. Потом он на несколько минут скрылся в другой комнате и вернулся уже в полосатой пижаме и шлепанцах, какой-то домашний, добродушно-усталый, без обычного выражения деловитости и занятости на лице.

«Вот чего не хватало у нас с Софьей — радости, душевности!» — подумал Максим, сидя на диване у окна.

Когда после напряженного, суетного дня в редакции он возвращался домой, его просто никто не ждал, никому он не был нужен. Софья, заслышав его шаги и возню в прихожей, не бросалась ему навстречу, даже не выглядывала из своей комнаты, а уходя, роняла равнодушным голосом:

«Хочешь есть, возьми что-нибудь в холодильнике, разогрей. Извини, тороплюсь в театр, сегодня сотый раз даем «Иркутскую историю». И не жди, наверно, задержусь…»

И он в одиночестве ужинал на кухне, а чтобы ни о чем не думать, включал транзисторный радиоприемник — так было все-таки веселей, звучала музыка, человеческая речь. Отчего это у одних любовь прочно поселяется в доме, приносит с собой особые радости, других она обходит стороной или доставляет только муки, жжет тоской?..

Максиму казалось, что в доме Павла Николаевича кроме самих хозяев и их непоседы дочки был еще кто-то — невидимый, неуловимый, но живой, постоянно присутствовавший. Его нельзя было разглядеть, но почувствовать можно. Это заполняло весь дом, как воздух. Стоило хозяину выйти на несколько минут по каким-то делам, а хозяйке заняться на кухне, как этот невидимый будто замирал, прятался. Без них и его не было. Но когда они опять оказывались вместе, опять начинали разговаривать, то снова все оживлялось, дышало, заполняло собой каждый угол.

«Да ведь это, наверное, и есть семейное счастье!» — вдруг подумал Максим и грустно улыбнулся.

— А вот мы сейчас осмотрим наши хоромы! — сказал Павел Николаевич гостю в надежде поразвлечь его, пока жена накроет на стол.

Максим охотно пошел за хозяином. Дом был очень просторный, вместительный, с гулкими полами, с большими светлыми окнами, с разноцветными дверями, каждая комната отличалась обоями. Павел Николаевич исподтишка наблюдал за гостем, как бы пытаясь угадать, нравится ли тому председателево жилье. Открывая перед ним дверь в комнату, он сдержанно, без особых пояснений, произносил ровным голосом:

— Тут дочкино царство с куклами и игрушками. А эта комната для сына предназначалась. Да сын у меня того… Словом, женился и возвращаться не собирается… Ну, а это спальня, кровати и прочее… Здесь — комната для родни, есть где переночевать, пожить с недельку. А дальше — кладовка, кухня. Газовые баллоны из города привожу…

И только в комнате, где стоял письменный стол и стенки были в стеллажах с книгами, хозяин оживился, глаза его многозначительно заулыбались. Все, что до этого показывал он в доме, казалось, нисколько не волновало его: мол, кто в наши дни не строится, не переселяется из старого жилья в новое? Но теперь ему явно хотелось, чтобы Максим, житель большого города, приятно изумился и все увиденное одобрил бы: и этот стол с чернильным прибором и зеленой лампой, и ряды книг на стеллажах, и саму комнату, тихую, строгую, располагающую к раздумьям…