— Кто там? Как пробрались в зал?

Павел Николаевич не отозвался. Тогда Марина, покинув аппаратную, отомкнула дверь и, входя, потребовала строгим голосом клубного распорядителя:

— А ну-ка, товарищ, освободите зал! Кому говорят?

Он повернулся к ней лицом; в полусумраке оно выглядело серым, осунувшимся, как у больного. Марине даже показалось, что председатель вот-вот застонет.

— Ой, Павел Николаевич, а я подумала!..

Она так и не досказала своей мысли. Он поднял на нее глаза, спросил:

— Какую картину будешь сегодня показывать?

— Называется «Женщины», а в общем, о том, как у нас люди живут и работают, — сказала она, довольная, что председатель поинтересовался ее делами.

— Значит, говоришь, стоящий кинофильм?

— Очень! Там показана одна тетечка, прямо как Татьяна Ильинична Чугункова. Только не деревенская, а городская, на мебельной фабрике работает, всем помогает. Сын у нее полюбил молоденькую с ребенком, и они счастливы.

Павел Николаевич поудобнее уселся, приказал девушке:

— Тогда иди и начинай.

Марина изумилась:

— Как это — начинай! Первый сеанс у нас в семь, а второй — в девять вечера. Я и билеты еще не продавала.

— Понимаешь, а мне сейчас охота посмотреть… Ну, побывать в другом месте где-нибудь, что ли. Можешь ты для меня такое сделать одолжение?

— Не могу.

— Почему? Что тут особенного?

— Не положено одному человеку. Да и не успеем к семи часам. Соберутся люди и будут ждать. Нехорошо так.

Председатель вдруг озлился:

— Ладно, не рассуждай! Иди, кому сказано?

Не переставая дивиться странному поведению Павла Николаевича, Марина молчала. Он встал и повел ее под руку к выходу, в дверях легонько толкнул в спину:

— Делай, что приказывают тебе! Пока я председатель колхоза в Гремякине, а не Александр Македонский…

Синева его глаз казалась льдистой, холодной. Большим усилием воли он сдерживал раздражение и гнев, копившиеся в нем в течение трудного, сложного дня. Марина повиновалась, поднялась в будку, хоть и считала, что права она в своих возражениях, а не председатель колхоза. Конечно, она не могла ослушаться, не имеет права, но что ей делать?..

Марина стала наблюдать за Павлом Николаевичем в окошко. Было странно видеть одиноко сидящего человека в пустом зале. С таким случаем ей еще не доводилось сталкиваться. Чего ради человек, которого в Гремякине считали самым нужным, влиятельным, вздумал перед ней, девушкой, сельским киномехаником, показывать свою власть, свой крутой, повелительный характер? Как это раньше, в старые времена, называлось? Кажется, самодурство…

Павел Николаевич сидел, как бы застыв, не шевелясь, захваченный развивавшимися на экране событиями, и Марина, подумав о своеволии председателя, никак не могла подавить в себе чувство обиды на него. Она решила, что ошиблась в этом человеке.

А тем временем у клуба уже начали собираться люди, ждали на скамейках под молодыми деревцами. Мариной завладела досада, она нервничала, хоть и успокаивала себя, что тут ее вины нет, пусть спрашивают с председателя. Кто-то заколотил кулаком в клубную дверь, а потом двое парней на велосипедах, приложив ко рту ладони рупором, прокричали в будку:

— Эй, богиня экрана! Кому преждевременно показываешь картину? Пустила бы и нас…

— Председатель колхоза смотрит! — бросила она сверху, в дверь.

— Ого! Как для министра, личный просмотр…

Парни посмеялись, позубоскалили и укатили.

Картина подходила к концу. Марина опять взглянула в окошко — крупная красивая голова председателя была все так же напряженно вскинута. Поза человека, полностью поглощенного экраном. Ей вспомнилось усталое, посеревшее лицо Павла Николаевича, его фраза о том, что хочется побывать где-нибудь в другом месте. Как же она сразу не сообразила? Ведь у него просто-напросто сегодня нехорошо на душе, горе какое-то, которое он пытается скрыть от себя и от других. Бывает так с человеком?. Бывает. Мало ли у председателя колхоза забот!..

«Да-да, с ним что-то неладное!» — подумала Марина как раз в тот момент, когда картина кончилась.

Свет в зале она не зажгла. Павел Николаевич покинул зал не сразу, прошелся в конец, постоял, оглядываясь, на том месте, где были скамейки, лишь после этого поднялся к Марине в кинобудку. Он был явно доволен картиной, глаза его обрели обычную синеву.

— Спасибо, — сказал председатель, оглядывая аппаратную и слегка сутулясь от тесноты.

Марина прилаживалась перематывать киноленту. Он подумал и добавил: